Невеста для демона страсти
Шрифт:
Обедали мы на природе, на берегу какой-то милой речушки. Порядком раскрасневшаяся, растрепавшаяся, немного усталая, но очень-очень счастливая, я сидела на одеяле, благосклонно выслушивая комплименты маркиза и вдыхая тянущиеся к нам от огня ароматы умопомрачительно-вкусного варева. Хотелось есть, да. Но не просто набить себе опустевший живот, а наслаждаться едой — медленно, неторопливо. Как наслаждалась я сейчас прикосновениями холодного ветерка к моим горячим щекам, пением птиц, журчанием воды в реке, видом широкого луга и далекой лесной опушки на том берегу.
— Окажите
— Да, разумеется, — я благосклонно подала ему руку, позволяя увлечь себя дальше под сень деревьев. — Что-то не так? — поинтересовалась, когда мы остались одни.
— Напротив, все замечательно, — улыбнулся мой спутник, разворачиваясь ко мне и мягко прижимая меня спиной к стволу мощного вяза, — просто захотелось немного побыть с тобой вдвоем. Путешествие в компании имеет свои недостатки, — и осторожно, почти невесомо, меня поцеловал. Чуть отстранился, ожидая реакции, и вновь прижался губами, уверенный, что здесь и сейчас у меня нет ни малейшего желания его отталкивать. Рыжий, как солнце, жаркий и нежный, как то же солнышко, он казался такой естественной частью этого мира, что целовать его казалось самым правильным действием на свете. Я любила сейчас весь мир, и ласку его губ, и шершавый древесный ствол за моей спиной. Глаза слепило солнце, а может быть — его кудри, а грудь горела от прикосновений его ладоней, обтянутых неизменной замшей тонких перчаток.
— Ну почему нельзя… в постели? — ворчала я между поцелуями, не слишком недовольная, впрочем, ощущая его руки у себя под юбкой, а свою ногу — уже у него на бедре. — Почему это никогда нельзя… Ау!… в постели?
Он рассмеялся, на миг замерев и давая мне привыкнуть к тому, что он уже у меня внутри. А затем задвигался — размеренно и сильно, заставляя меня вскрикивать и елозить спиной по древесному стволу.
— Но ведь так интересней, верно? — хрипло выдохнул он мне в губы.
— Не знаю, — с трудом прошептала в ответ, пытаясь справиться с дыханием, — не сравнивала.
Он опять засмеялся, и смех его искрился на солнце, слепя глаза. Или это волосы его искрились — рыжие до безобразия, до невозможности, а его смех пузырился где-то внутри моего естества, задевая самые потаенные, самые чувствительные струны, чтобы взорваться в какой-то миг, превратив меня всю в водоворот кружащих на солнце искристых пылинок.
В имение барона Даренгтона мы прибыли часа через три. Хозяин был, разумеется, счастлив оказать гостеприимство друзьям своего дорогого родственника. Нам предоставили гостевые апартаменты (пусть во флигеле, но нас ведь не ждали), мне предоставили горничную, дабы вечером на балу я могла блистать — и я, разумеется, блистала.
Да, чуть нервничала, идя по выложенной розовой плиткой дорожке парка ко входу в дом, уже подсвеченному яркими огнями. И судорожно сжимала локоть своего спутника, хотя на него полагалось лишь невесомо опираться. Но это был мой первый в жизни бал, и пусть я входила на него не дебютанткой,
Мы влились в поток гостей, поприветствовали хозяина дома и отдали должное красоте и юности его дочери. Довольно быстро отыскали в этой толпе маркиза с супругой, и те представили нас некоторому количеству своих знакомых. Все эти знакомые, надо сказать, сливались для меня (должно быть, от волнения) в одну сплошную многоликую массу. До тех пор, пока нас не представили тетушке Луизе. Нет, тетушкой она мне, строго говоря, не была, но какой-то там родней моему папеньке приходилась. Это позволяло ей бывать у нас в имении достаточно часто, поучать нас всех (включая папеньку) в каждый свой приезд, и уж конечно лицо мое она знала прекрасно.
— Роуз! — вскричала сия почтенная дама. — Глазам не верю! Ты! Ты вышла замуж?! Графиня?! И когда только успела, я ж только в прошлом месяце видела твоего отца, он и словом не обмолвился. Что за срочность, что за таинственность?.. Оу, — она картинно изменилась в лице и взяла меня под ручку, отводя на два шага от прочих «для доверительной беседы», — я всегда говорила, матушка воспитывала тебя слишком вольно. И вот результат. Признавайся, согрешила ведь с графом-то альмарским, нагуляла ребеночка. Хорошо хоть, отец узнал вовремя, да твердость сумел проявить…
— Что?! — нет, с альмарским графом я, конечно, грешила еще в бытность его иглезским герцогом. Да и с конюхом безродным, помнится, всякое случалось. Но это было после того, как папенька твердо вышвырнул меня из дома под венец с проходимцем. Поэтому оскорбилась я сильно. И ручку тетушки Луизы от себя отбросила, словно это была покрытая слизью лягушка. — Да как вы подумать могли? Да как в ваш извращенный ум только… — да, не готова я оказалась к светским раутам. И слов правильных не находилось, и лицо удержать не получалось.
— Дорогая, — тут же галантно приобнял меня супруг, — я все же вынужден буду настаивать, чтоб от людей, подобных баронессе Сигойской ты держалась подальше. Наш бывший посол в Иглезии слишком уж часто рассказывал, напиваясь, как в молодости делил благосклонность баронессы не только с бароном Сигойским, к чему он был, понятно, готов. Но и с виконтом Дордиджем, чего он, разумеется, не ждал. А уж когда он узнал, что там еще и лакей барона Сигойского обласкан — почувствовал себя рогоносцем, не хуже законного супруга.
— Да как вы смеете?! — теперь уже тетушка Луиза безуспешно пыталась сохранить лицо. — Да будь жив барон, он прибил бы вас на месте за подобную клевету!
— В таком случае жаль, что он был в свое время прибит на месте известием о вашей неверности, — флегматично пожал плечами мой граф. — А вздумаете еще хоть раз опорочить имя моей жены своими фривольными домыслами — и виконт Дордидж не только подтвердит мои слова публично, но и мемуары опубликует.
— Виконт в отличие от вас — человек чести.