Невеста для варвара
Шрифт:
— Пей!
Тот жадно осушил чарку, еще раз по-собачьи встряхнулся и стал походить на человека — даже продольные бычьи складки на челе разгладились и между волосами и бровями образовалась полоска шириною в три пальца…
6
Тем временем Брюс тоже не сидел сложа руки.
По прибытии в Петербург он первым делом расспросил жену, Марию Андреевну, выслушал от нее все сплетни, слухи и предположения, бытовавшие при дворе, а также ее упреки и опасения — мол, он, граф, арестован будет, как только явится во дворец. Будто бы герцогиня
Невзирая на это, граф, только платье сменив, в тот же час поехал к ее величеству. Напустив на себя вид виноватый, покаянный и одновременно независимый — все Брюсы умели это делать и потому так долго служили русским государям, — он явился во дворец и под напряженный шепоток в спину прошел коридорами в сени — приемную государыни. Однако впервые его способности не помогли, и, если при Петре Алексеевиче он мог входить без доклада и прочих церемоний, причем в любое время дня и ночи, то на сей раз дорогу в царские палаты преградил молодой, совсем незнакомый офицер:
— Ее величество государыня императрица впускать не велели!
Вероятно, Марта Скавронская, напуганная сплетнями, пьянствовала и имела вид непрезентабельный, то есть немыта, нечестна и в исподнем, либо тешилась с любовником. Но ни то, ни другое не было причиной не впускать графа, ибо гулящую жену государя приходилось ему зреть во всяких видах и очей его осуждающих она никогда не смущалась.
— Доложи: приехал генерал-фельдцейхмейстер Брюс! Секретарь ничуть не смутился и сделал вид, будто графа в лицо не знает:
— Вы и есть генерал-фельдцейхмейстер Брюс?
Несмотря на молодость, поведение его было вальяжным, взгляд невидящим: похоже, Марта высмотрела этого красавчика на каком-нибудь параде и велела посадить в свои сени. Он же решил, что уже бога за бороду схватил и держит. Проучить надобно было бы сего заносчивого глупца, отходить шпагой по спине, но Яков Вилимович умел проявлять и иные способности, например, изобразить край нее великодушие.
— Ты что же, братец, вчера только на службу призван?
— Есть приказ подвергнуть вас аресту, — огорошил тот.
— Вкупе с капитаном Головиным.
Это уж было сверх всякой меры, и уже руки чесались, но граф умел с достоинством встречать известия всякие.
— И кто же отдал сей приказ?
— Веление государыни императрицы, ее величества Екатерины Алексеевны. Прошу сдать шпагу!
— Ну, коли так, вызывай караул. — Брюс для виду шпагу снял. — Веление ее величества след исполнять…
Арестовывать генерал-фельдцейхмейстеров сему отроку не доводилось, и он на минуту растерялся, чем граф в тот же миг и воспользовался.
— Что же ты, голубчик, молчишь? — спросил при этом Брюс. — За науку след благодарить!
Офицер был перепуган, унижен и не мог совладать с собою. Следовало бы добавить еще, чтоб вызвать хотя бы злость и волю к сопротивлению, однако граф не спеша надел перевязь шпаги, оправил парадный камзол и шагнул к двери императрицы.
И тут секретарь опамятовался, отважно закрыл собою вход, но сказал умоляюще:
— Дяденька, не ходи! Впускать никого не ведено. — А в глазах тоска и страх ребячий.
— Ну, раз не велено, — просто рассудил Брюс, — тому и быть. А приходил я по важному делу государственному, ибо выявлена угроза престолу и царствующей семье. Коль ее величеству ныне недосуг выслушать, знать время еще не пришло. А как придет, так сама разыщет. Так и передай. — Развернулся и дверью хлопнул.
Если Марта не знала, по чьему указу граф невесту высватал чувонскому князю и посольство отправил, то уж во всяком случае, прежде чем пугать арестом и унижать, следовало выслушать его самого, а не доверять слухам и сплетням, тем паче распущенным Анной Курляндской.
Но теперь пусть она поволнуется, протрезвев и услышав доклад секретаря…
Однако же надобно было прояснить истинное положение вещей и состояние нынешних нравов при дворе — от Марии Андреевны по понятным причинам правду скрывали, а посему Брюс отправился искать Меншикова, дабы услышать все из первых уст.
Час был послеобеденный, а Алексашка в это время, еще с Турецкой кампании, любил отдохнуть, поэтому граф явился к нему во дворец и сразу же пошел на конюшню, где светлейшего князя и обнаружил спящим в стойле. Невзирая на нынешнее высокое положение, нравы и привычки у Александра Даниловича оставались прежними, и он частенько жаловался, что от спанья на перинах у него начинаются мигрень и ломота костей, да и заснуть, мол, трудно, всякая чепуха в голову лезет. То ли дело на шуршащем сене, под знакомый сладковатый запах конского навоза!
Внешне он ничуть не тяготился своим низким происхождением и даже, напротив, подчеркивал его, бросая вызов породистой аристократии, а порою потешаясь над нею тем, что рассказывал, будто какой-то доктор-немец установил, что люди, не выносящие навозного духа, страдают скрытым душевным расстройством, иначе, заболеванием психическим. Поэтому советовал королям и царям испытывать здоровье своих придворных, министров и сенаторов, приводя их, к примеру, на конюшню или в коровник. Коли зажал нос или, хуже того, стошнило — для государственной службы не годен.
Сам Меншиков годился хоть в императоры, поскольку преспокойно спал в яслях, словно новорожденный Христос, и добудиться его было не так-то просто. Однако же на сей раз, когда оторвал голову от охапки сена и смел труху с лица, в тот же час признал, кто перед ним.
— А я за тобой, Яшка, хотел караул высылать! — радостно известил он.
— Не хлопочи, Алексашка, я сам пришел.
— Ты куда это запропастился, шотландская твоя душа? — После сна Меншиков обыкновенно был благодушен и насмешлив.