Невеста из империи Зла
Шрифт:
Марика занесла руку, чтобы нажать на звонок.
— Не надо! — испуганно остановила ее Лена. — Давай постоим немного.
Они спустились на один пролет и подошли к окошку.
Чтобы скрыть подступившие слезы, Лена выглянула в окно. Внизу, у подъезда, был детский городок. Какая-то молодая мама качала сына на качелях. На нем была рыжая куртка в горошек и зеленая шапка, заколотая надо лбом яркой брошкой. Подлетая вверх, ребенок запрокидывал голову и громко верещал от счастья.
Лена резко отвернулась от окна.
— Пойдем!
Им
— Вы к Сан Санычу? По записи? А это кто? — указала она на Марику.
— Это подруга… Можно она со мной? — проговорила, потупясь, Лена.
Женщина смерила Марику взглядом:
— Ладно, пусть подождет в комнате.
Они прошли в полутемную гостиную: цветы в горшках, старое пианино, обилие каких-то ненужных вещей. Над головой — пыльная люстра с хрустальными подвесками.
Женщина поманила Лену в дальнюю комнату:
— Иди, он тебя уже ждет.
— Ни пуха ни пера, — одними губами прошептала Марика.
Лена быстро-быстро перекрестилась:
— К черту.
Хозяйка квартиры ушла на кухню. Оставшись одна, Марика села на край красного дивана. В клетке на стене посвистывала канарейка, на улице шумели машины, а она все прислушивалась к звукам из-за двери, за которой скрылась Лена.
Воображение рисовало ей страшные тазы с кровью и частички детского тела, похожие на резиновые ручки-ножки сломанных кукол.
Из дальней комнаты донесся звук падения какого-то медицинского инструмента.
«Неужели режет?!» — в ужасе подумала Марика.
Ее родственница-акушерка однажды рассказала ей, как делается аборт:
— Берется ложка на длинной ручке. В середине у нее отверстие с острыми краями. И вот этой самой ложкой тебе выскабливают матку. Представляешь, как картошку чистят? Вот это то же самое, только внутри тебя.
Марика разве что в обморок не падала от подобных рассказов.
В квартире было все так же тихо. «Ленка наверняка сознание потеряла, — подумала Марика. — Или врач ей обезболивающий укол сделал? Ведь это же невозможно: по живому резать!»
Такие мысли лучше любых родительских наставлений отвращали от общения с мужчинами. Им-то что: встали, отряхнулись и дальше пошли. А женщинам — мучайся, подставляйся под нож кухонному гинекологу. Марика была готова поклясться, что ни за что на свете не допустит до себя никого. Даже по большой любви, даже Алекса.
Но ведь так тоже невозможно жить!
«Ох, Алекс, пообещай, что никогда не поставишь меня в такую ситуацию! Что защитишь и спасешь меня от этого!»
А что, если Лене какую-нибудь заразу занесут? А вдруг что-то пойдет не так? Какое-нибудь кровотечение или прободение матки?
«Бог! Если Ты есть, пожалуйста, сделай так, чтобы у Лены все было хорошо! — страстно молилась Марика. — Что Тебе стоит? Ну не виновата она в том, что случилось! Ну ей в голову
Дверь скрипнула. Марика вскочила.
— Что?!
Лена стояла на пороге — бледная как простыня.
— Врач сказал, что аборт делать поздно.
— Извините, но это уже детоубийство будет! — прокричал из комнаты хриплый мужской голос. — Вы бы ко мне еще на девятом месяце пришли!
Марика обняла рыдающую Лену.
— Он не хочет брать деньги! — всхлипывала она.
Чуть ли не силком Марика вывела ее в прихожую.
— Пойдем… Все как-нибудь образуется…
— Я отравлюсь… Я газ включу…
— Только попробуй!
— Скажите ей, чтоб пошла в женскую консультацию по месту жительства! — прокричал врач. — Пусть ее там наблюдают! Ей рожать скоро!
В очередном своем донесении Миша сообщил, что у Уилльямса с Седых завязался роман и они без разрешения покинули Москву и уехали в Выборг. Вопреки его ожиданиям эта информация ничуть не взволновала Петра Ивановича. Напротив, он даже обрадовался.
— Как раз с помощью подобного компромата мы и можем влиять на людей! — сказал он, любовно подшивая Мишин рапорт в серую папку. — Потребуется нам что-нибудь от твоих друзей, а у нас как раз бумажечка приготовлена: тогда-то и тогда-то Уилльямс нарушил режим пребывания. А Седых вообще забыла про честь и совесть и продалась американцу.
Слова «твои друзья» неприятно задели Мишу. Ему было глубоко наплевать на Алекса, но судьба Марики была ему небезразлична. В конечном счете она являлась лучшей подругой Лены.
Впервые в жизни Миша чувствовал, что делает что-то такое, за что ему стыдно смотреть в глаза человечеству.
«Лена меня никогда не простит, если узнает, что я стукач», — мысленно паниковал он.
А если на факультете узнают? Стукач — это ведь хуже прокаженного, хуже вора, который крадет у своих.
Ему вдруг вспомнилось, как в школе они объявили бойкот одной девчонке-ябеде. Миша уже забыл, в чем именно заключалась ее вина, но жалкая сутулая фигурка отщепенки навсегда осталась в памяти. Ее даже не дразнили — разговаривать с ней считалось невероятно позорным. Ее просто били, задирали ей юбку и подкладывали в портфель всякую дрянь. Каждому хотелось отличиться и показать, как он презирает и ненавидит стукачку.
Потом эта девочка наглоталась каких-то таблеток и ее едва откачали. Но она уже не вернулась в школу — родители увезли ее в другой город.
Как же Мише хотелось все бросить, вернуть все в те золотые времена, когда он еще ничего не знал о работе первого отдела. Но как это сделать, он не имел ни малейшего понятия. Прийти и заявить Петру Ивановичу: «Я увольняюсь»? А что, если он не захочет его отпустить? Ведь Миша собрал компромат не только на Алекса и Марику, но и на себя: вон рапорты за его подписью — в серой папочке хранятся.