Невеста Красного ворона
Шрифт:
— Хочешь, звезду с неба, Вишенка?
– Лунник тянет меня за руку, заставляет придвинуться, завораживая своим ненормальным счастьем.
– Остров в океане? Личного джина в бутылке с неограниченным количеством желаний?
Он не дает ответить: притрагивается своими губами к моим, скользит по ним кончиком языка и чуть-чуть пощипывает, словно хочет дать почувствовать, что может быть сильнее и грубее. Я задыхаюсь от возмущения, но он крадет мой крик, взамен наполняя легкие своим дыханием, отравляя, делая еще более безумной. Я питаюсь поднять руку, чтобы врезать ему, но
— Вишенка, - пробуя прозвище языком, все еще в предельной близости от моих губ произносит Ма’ну.
– Моя прекрасная ар’сани. Придумала, чего хочешь?
За пределами нашего поцелуя существует громкий Хаос, помноженный на фотовспышки. И я цепляюсь в Ма’ну сразу двумя руками: просто скребу ногтями по его локтям, пытаясь сохранить себя в водовороте. Голова странно кружится, страха нет совсем, хотя я точно знаю, что натворила глупостей, и скоро последует расплата за все: и за гордыню, и за безумие.
Но это точно будет не сегодня. А значит…
— Хочу фисташкового мороженного, - бормочу я.
– На палочке. И ведерко карамельного попкорна.
Глава четырнадцатая: Ма’ну
Фисташковое мороженное.
И карамельный попкорн.
Мне почти больно от сдерживаемого смеха, который вот-вот разорвет грудную клетку. И поцелуй на губах все еще горит, словно я поцеловал саму Любовь. Или Страсть? Или Надежду?
Если бы я знал.
Я забываю обо всем на свете: хватаю мою ар’сани за руку и тяну прочь, через черный ход. Мы смеемся в унисон, когда она снова спотыкается и выражается так, как приличные девушки выражаться не должны.
— Ты сказала «блядь!» - ору я, даже не пытаясь сдерживать безумие. Нам не нужны тормоза.
— Я могла упасть и разбить нос, - в полумраке ее попытка выглядеть серьезной настолько милая, что мое несчастное сердце заходиться в убийственном ритме. Знаю, что нельзя, но ничего не могу поделать: ни одна игра, ни один всплеск адреналина на поле не превращает комок мышц в моей груди в заевшую обезьянку-барабанщика.
– «Ой, беда-огорчение» было бы уместнее?
— В постели ты тоже материшься?
– спрашиваю я. Мысль о том, как она будет объезжать меня и выкрикивать грязные словечки, превращает член в камень.
Я не знаю, что такое быть с женщиной. Я долбаный девственник, но уверен, что эта женщина перевернет мой мир на триста восемьдесят градусов.
— Пошел ты, извращенец, - злится Аврора и тихо охает, когда я опускаюсь перед ней на одно колено, поглаживая ладонями стройные бедра и идеальные лодыжки.
– Ты что творишь?!
— Снимаю с тебя туфли, Вишенка, а ты что подумала?
Я помогаю ей разуться, но отсюда, снизу-вверх, вид на ее ножки настолько роскошный, что я медлю. Любуюсь ямочками на коленях, гладкой кожей в плену чулок.
— Хочешь, чтобы я тебя полизал, Вишенка?
– спрашиваю, покусывая губы. Хочу ее так сильно, что готов
Боги, пусть она скажет «да».
— Я сказала, чего хочу, - фыркает Аврора и даже в темноте я вижу ее ставшие похожими на свеклу щеки.
– Мороженное на палочке и никакой порнографии.
Я предлагал ей звезду с неба - и не шутил. Я весь мир бы к ее ногам в тот момент положил. А Черная королева попросила мороженное.
Ну и кто из нас псих?
— Куда ты меня тащишь?
– спрашивает Аврора, когда я, взяв во вторую руку ее туфли, снова тяну мою бабочку прочь.
– Разве игра не сегодня?
Да, проклятье, игра сегодня, через четыре часа, и я должен провести их в покое и упражнениях на разогрев мышц. Я должен быть собран, подготовлен и думать только о том, что сегодня - чемпионат, и от того, буду ли я играть лучше, чем обычно, зависит будущее всей команды. Потому что соперникам «Воронов» этот кубок даже важнее, чем нам, ведь проигрыш будет означать большие перестановки внутри главного состава.
Боги, почему я думаю обо всем этом сейчас?
Ответ очевиден: чтобы не сойти с ума и не сделать то, что настойчиво лезет в голову, подбрасывая в костер возбуждения все больше развратных образов. В основном тех, где я поворачиваю Аврору к стене, задираю ее юбку, царапая нежную кожу бедер выше резинки чулок. Почему я так одержим ею? Почему мысль об обладании Черной королевой доставляют такое же болезненное удовольствие, как и желание ее уничтожить? Почему я не могу отделить одно от другого?
— Стой, псих!
– возмущается моя бабочка, и я послушно останавливаюсь.
– Нам нужно кое что обсудить, - говорит Аврора, пытаясь вывернуть запястье из моей хватки.
– Например, условия, на которых я согласна и дальше корчить твою невесту.
Я должен срочно заткнуть ей рот. Потому что да, нам есть, о чем поговорить, и нет, я не готов говорить об этом сейчас. Я не готов поднимать темы, которые обязательно натолкнуть ее на вопросы, отвечать на которые я не могу и не буду. Но ведь это Аврора Шереметьева: я могу хоть лоб расшибить, пытаясь ее переупрямить, но она все равно не уступит. Единственная возможность сделать по-моему - принудить ее молчать. Но сделать это можно только силой, а я не хочу ломать крылья моей ар’сани. Пока не хочу.
— О чем ты хочешь поговорить?
– спрашиваю я, с недвусмысленным намеком толкая ее к стене. Не хочу, чтобы мы узнали друг друга здесь: в темноте, в неприятных запахах и отдаленных возбужденных голосах, которые договариваются, у которого из выходов нас ловить. Ненавижу журналистов. Ненавижу то, что они могут сделать с жизнью других людей одним сраным заголовком и парочкой размазанных фото.
— О том, что я тебе не игрушка!
– выкрикивает Аврора и, клянусь, ее взгляд обещает мне все муки мира. Даже те, которые остались лишь в учебниках истории. Давай, Вишенка, я не боюсь боли, я готов принять тебя всякую, даже если ты выпьешь из меня душу своими поцелуями. Но взамен и я тебя уничтожу. У нашей истории не может быть полутонов и компромиссов.
– И не смотри на меня так!