Невеста Крылатого Змея
Шрифт:
Леда жадно слушала его, трепетала душой: «А ведь верно, какие еще нужны ритуалы, если два человека все друг другу сказали честно. Любим и будем вместе. Потому что в этом счастье для нас, потому что иначе нельзя».
Соединились уста, смешалось дыхание, долго стояли так, обнявшись, Леда поглаживала плечо Годара, чувствуя, как быстро бьется в груди сердце Змея.
— «Хороший мой, тоже тебя люблю, один для меня навек и так много счастья сейчас, что даже боязно…»
— Скажи, а что имя твое значит, почему назвали тебя Годар?
Улыбнулся, не открывая глаз:
— Сама додумайся, ведь совсем легко: Го-дар…
— А она? Из ближайших мест?
— Сказывала, напротив, из чужой далекой земли. Купил ее отец на торгу. Увидел и сразу признал за свою пару. Все бы отдал, чтобы с собой забрать. Привез в Гнездовье и сделал женой. А она его долго дичилась, после привыкла, конечно, а может, когда понесла, тоже любовь в ней проснулась. Матушка добрая была, песни нам на чудном языке пела…
Ну, полно, полно грустить! Руку мне дай, ступим на заветную тропу, чтобы и мне женату быть. Суженую свою я уже встретил.
— Это хорошо! — согласилась Леда, протягивая мужчине ладонь.
Вместе, плечо к плечу, ушли они вправо от седого валуна, и не видали уже, как выскочила на камень юркая серая ящерица, долго сидела, греясь на солнышке, смотрела людям вслед, согласно покачивая точеной головкой.
Глава 22. Свадьба в Дарилане
Увидев названую сестрицу, Арлета высоко брови вскинула, округлила рот в изумленье:
— Ой-еченьки, исхудала-то как, одни глазищи на личике и остались. Ну-ко, поди сюда, так и есть, косточки торчат. Что ж ты не следил, Годар, девка наша еле на ногах стоит!
— Вот и неправда, нас везде вкусно кормили, и ни в чем не было нужды, — притворно сердясь, вырывалась Леда из рук Змеицы, что полушутя ощупывали ее со всех сторон. А после добавила тихо:
— В баню хочу… Чистое все надеть. Сесть рядом с вами и чтобы Радунюшка новости сказывала.
Арлета только руками взмахнула:
— Так вестей-то как раз от тебя ждем, голубушка! У нас все хорошо. Побратим твой лесной приходил, едва не выломал здесь ворота, уж пришлось пустить. Не скажу более худого, мужик справный и речистый стал. Ходит гоголем, смотрит соколом. Ежели он доченьке по душе, так противу быть не желаю, сговор есть, а через годик об эту пору можно и за пир честной, да и кончено дело.
Сказала так-то и не смогла слез удержать. Леда обняла плачущую женщину, сама тяжко вздохнула — ох, и нелегко будет Арлете расстаться с любимой дочкой, а как иначе, доля женская известна. Из родного гнезда, да на чужой двор. Хорошо, если муж ласковый, в обиду не даст. Хорошо, что Михей такой.
Но
— Банька поспела давно, айда, мыть тебя стану.
Годар только усмехнулся, обнимая сестру:
— Недолго ей, милая, твои заботы терпеть… Назову женой, сам буду парить.
Леда только головой замотала, вроде отказываясь, а у самой глаза счастьем лучились. Проговорила на местный лад:
— С тобой и вовек не пойду, уж оченно ты горяч!
Встретились взгляды, друг друга приласкали нежно, все поняли про себя, слова не нужны… А вечером, наконец, остались Леда и Радунюшка в светелке одни, повели разговоры девичьи. Леда о своих приключениях рассказала, а юница поведала тайны сердечные:
— Сон мне снился давеча. Такой сон, что и сказать неловко. Будто по лесу иду и жарко и душно мне, ажно невмоготу… Одежку я на поляне скинула, и тут, откуда ни возьмись, Медведь. Да такой большой-пребольшой, прямо ко мне лезет. Я без сил упала, сами глазоньки закрылись, но страха не чую, будто радостно даже мне, а он… Ох, и сказать-то стыдно…
Радуня личико спрятала в ладони, дрожала всем телом:
— Он между ног моих стал и давай меня всю лизать… а язык у него горячий и шершавый такой и мне оттого еще жарче стало. Ой, стыд, стыдобища… только тебе и могу повиниться, ты-то не разбранишь, как маменька.
Леда закусывала губу, обнимала девушку, успокаивающе гладила по волосам и нервно подрагивающим плечикам:
— «С такими-то снами как бы тебе раньше меня деток не народить… Созрела ягодка, ничего не скажешь… налилась, раздобрела к своим шестнадцати годкам. Скоро уже круглее меня в некоторых местах будет, а там и вовсе перегонит, кажись… Ох, Медведь, Медведь, будет же тебе радость…».
Так в разговорах и ночь прошла, а потом неспешно потекли дни, один за другим. Теперь ближе подступала осень, начали убирать хлеба, зазвучали на полях протяжные бабьи песни, завизжали серпы над оселком. Прибавилось хлопот и в Гнездовье, мужчины на охоте пропадали, а девки, ежели не в поле, так бродили окрест по лесам, запасали на зиму грибы, много такого добра засолили в дубовых кадушках: груздочки и опята завсегда были у местных Князей в чести.
Сбились в стаи, потянулись в теплые края перелетные птицы, стонало небо от их криков прощальных. Как Михей сказывал, на кормных озерах близ Гиблого леса было гораздо вольготнее зимовать — там снегов и не бывало, охотники тоже не беспокоили.
Настала пора в местных деревнях убирать репу. Вдоволь наелась Леда рассыпчатой желтой каши, знатно настоявшейся в печи. Как тут не вспомнишь сказку про одного рачительного дедушку и все его семейство, что сообща вытянули из землицы сей овощ достойнейший. Еще припомнила Леда сказки и про медведя, да только обижалась Радуня за Бурого Друга, мол, неладно с ним мужик поступил, обманул дважды:
— Вот же скаредный какой! Уделил бы Мишке часть урожая. Глядишь, на другой год опять бы пришел помошник. Ох, не по мне эта басенка, шибко я на того дядьку жадного сержусь!
Так в трудах и заботах миновал месяц Хмурень, что Леда про себя кликала золотым сентябрем. Далее Листопадень настал, а еще октябрь здесь Грязенем называли. Умылись пустые поля холодными дождями, тихо засыпала земля на долгую пору, готовилась отдыхать от летних родин. Сил набраться следовало для новых весенних хлопот.