Шрифт:
Глава 1
Из окна второго этажа я смотрю, как мой муж обнимает другую женщину. Его ладони скользят по её спине, задерживаются на бёдрах, пальцы сжимаются, и женщина болезненно взвизгивает, но тотчас заливается смехом и игриво ударяет моего мужа по плечу. Её звонкий голос ввинчивается мне в уши.
Муж нехотя отпускает женщину и подаёт руку белобрысому карапузу, их сыну.
Я прижимаюсь лбом к стеклу, но холод не приносит облегчения.
— Рей…, — выдыхаю я.
Злости нет. Моя душа осыпалась пеплом восемь дней назад, и не осталось ничего, кроме горечи вины и сожаления.
Разве папа не говорил
Я горела любовью и… сгорела дотла.
Горло сдавливает спазм.
Я вспоминаю, как папа отказал Рею, и Рей, ни капли не расстроившись, по-рыцарски встал перед парадным крыльцом на одно колено, прижал правую руку к груди, склонил голову. Всего-то… Как же дёшево я продалась. Помню, как сейчас — я выбежала из дома и там, на улице, под взглядами любопытных зевак тоже опустилась на мостовую, тем самым не оставив папе выбора: в “Светской хронике” обо мне вышла целая статья, полная злых насмешек, моя честь была бы опорочена, продолжай папа отказываться от брака. Свадьбу сыграли спешно…
Любовь… Рей клялся мне в верности мне, в уме планируя очередной визит к любовнице. На тот момент у них уже был сын, и тогда же, чуть больше года назад, Рей в храме Белой богини признал отцовство, дал сыну свою фамилию.
Теперь Рей привёл любовницу и бастарда в дом.
Обман?
Беды, одна чернее другой, обрушились на нас сразу после моего замужества.
Сперва брат, единственный наследник. Безупречный молодой князь, и вдруг найден мёртвым в одном из низкопробных заведений столицы. Именно Рей посоветовал пригласить следователей из Тайной канцелярии. Я до последнего не верила, когда следователи нашли доказательства государственной измены и подготовки мятежа. Восемь дней назад… Восемь дней назад папу обезглавили.
Не выдержав потрясений, мама скончалась там, у позорного помоста…
Если бы я только не вышла замуж за Рея…
Внезапное осознание опаляет мой разум. Словно повязка с глаз падает. Череда несчастий?! Но именно Рей мог заманить брата в ловушку, именно Рей мог подбросить поддельные письма и всё то, что следователи представили на суде. Какой слепой дурой я была! Я сползаю вдоль стены на пол и захожусь в смехе пополам с рыданиями, бездарно трачу на истерику остатки сил.
Не знаю, сколько я просидела на полу под окном. Когда я прихожу в себя, я чувствую себя мёртвой. Я всех подвела, моя семья уничтожена, сердце разбито. Это конец.
— Ха…
Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, случайно взгляд цепляется за накрытый стол. Овощи давно увяли, хлеб зачерствел, а на мясе погребальным цветком расцветает плесень. Кажется, я отказалась от еды неделю назад? Иногда я пью воду… И никто, ни муж, ни слуги не проявляют беспокойства. Слуги… Наверное, они больше не считают меня хозяйкой. Они даже не убирались семь дней. И камин не топлен.
Мне холодно.
Уйти следом так легко… Я впиваюсь отросшими ногтями в ладонь, раню тонкую кожу. Телесная боль слегка отрезвляет. Пусть я жалкая, но я всё ещё Исидара Кокберг. У меня ещё осталась
Сжав зубы, я кое-как встаю на четвереньки, затем — на ноги. Цепляясь за стенку и спинки кресел, я доползаю до дивана. От столь простого действия я задыхаюсь, сердце бешено стучит.
Чтобы сражаться, нужны силы.
Выровняв дыхание, я дотягиваюсь до колокольчика. Пальцы пачкаются в тонком налёте невесомой пыли. Я встряхиваю кистью, и раздаётся звон. Мне дважды приходится повторить, прежде чем дверь открывается и на пороге появляется Лали, моя горничная.
— Госпожа? Нас, слуг, представляли новой экономке, — оправдывает она задержку, словно нарочно стараясь ковырнуть рану на сердце.
Но любовница мужа меня не заботит…
— Новая экономка заставила тебя несколько суток простоять в холле? — удивляюсь я.
— Госпожа?
Лали недоумённо хлопает ресницами.
Почему я чувствую фальшь?
Несколько раз ударив ногтем по подлокотнику, я задумчиво спрашиваю:
— Лали, что ты видишь на столе? Если новая экономка узнает, разве тебя не уволят?
— Госпожа, я боялась вас тревожить. Простите! Я сейчас же уберу.
Качнув головой, я останавливаю Лали:
— Сперва принеси мне чаю. Скажи на кухне, чтобы приготовили куриный бульон, — и, немного подумав, добавляю. — С яйцом.
Думаю, я осилю выпить.
Лали смотрит на меня странно, долгое мгновение она просто столбом стоит на пороге и уходит лишь после того, как я вопросительно приподнимаю бровь. Лали плотно закрывает за собой дверь.
А девочка изменилась…
На комоде мерно тикают часы.
У Лали на выполнение поручений уходит подозрительно много времени, но в конце концов она действительно приносит чай, не забыв разместить на подносе сахарницу и тарелочку с сухим печеньем. Я приказываю поставить поднос рядом со мной прямо на диван. Да, это немыслимое нарушение этикета, но до стола я не доползу.
— Как скоро будет готов бульон? Принеси мне влажное полотенце, Лали, — я не в состоянии принять ванну, но хоть оботру лицо и руки.
— Бульон начнут готовить, — неопределённо отвечает Лали, не скрывая полнейшего безразличия.
Хах, она больше не на моей стороне.
Лали приносит полотенце и забирает со стола испорченные продукты. Она уходит… и больше не возвращается, ни через полчаса, ни через час, ни с бульоном, ни без него.
За окном сгущаются сумерки. Я хмурюсь. Что происходит? Какую бы власть в доме ни получила так называемая экономка, помешать мне выгнать личную горничную она не сможет. Я отправляю в рот последнюю печеньку и медленно рассасываю. После перекуса мне стало капельку легче. Вместе с печенье кончается и терпение, я поднимаю колокольчик, звоню.
Шагов не слышно, тишину тревожит только звон.
Сколько бы усилий я ни прикладывала, никто не приходит на зов. Возможно, мне следует перебраться в будуар, взять украшения и… покинуть дом? Я думаю, я смогу добраться до врача, отдать драгоценности за лечение. Со всеми остальными проблемами я буду разбираться после того, как поправлюсь.
Я отбрасываю колокольчик. Стихает жалобный звяк.
Сейчас я встану… Нет, не встану — что-то слышу.
Шаги. Тяжёлые, дробные. Идущие, их двое или трое, будто гвозди заколачивают.