Невеста смерти
Шрифт:
— Правда, — совсем по-детски протянула девушка. — Меня, кстати, Юлия зовут.
— Чудесное имя. Но на привычные моему уху все равно не похоже.
— А какие привычны тебе?
— Мою мать звали Сванхвит.
— Это как?
— Белая, как лебедь. Лебяжьебелая. У нее были почти белые косы до колен. Толщиной каждая в твою руку у плеча.
— Ух ты! — в глазах девушки зажегся искренний восторг. И тут же погас. — А я вот свою маму не помню.
— Почему? — Рагнар приобнял ее за плечи, не зная, пытаться ли прилечь вместе с ней и пока просто
— Умерла. Давно, я уже и не помню ее. Маленькая была совсем. А после и отец.
— Болел?
— Погиб. Где-то в Сирии. Урну с его прахом только через полгода привезли. Его друг возвращался в домой, в Капую, после тяжелого ранения, завез.
— Так с кем же ты живешь?
— У дяди. Его сюда перевели недавно, несколько месяцев назад. Он где-то на севере воевал. А сейчас на хорошей должности. Своих детей боги ему не послали, жена у него добрая, хорошая, я с ней и жила все эти годы.
— Добрая и хорошая?! И отпустила?
Юлия потупилась:
— Не отпускала, скажем так. Я не спрашивала.
— И тебя теперь ищет по всему городу и окрестным болотам вся городская стража?!
Девушка мотнула головой и сняла венок, небрежно бросив его на низкий столик, уставленный вазами со всевозможными фруктами и небольшими кратерами с изысканными винами:
— Ой, может, ты поесть хочешь? — она так искренне восхитилась, только сейчас заметив приготовленное для них угощение, но не сама принялась лакомиться, а стала пытаться накормить его.
Рагнар как можно деликатнее убрал ее ладошку с засахаренными орешками от своего рта:
— Погоди, не пытайся склеить мне зубы этой детской забавой. Ну что ты в самом деле? Неужели ты думаешь, что я павлин, чтобы склевавать сладкие ягоды и орехи? Ты не ответила на вопрос, а мне моя жизнь все же дорога, — он немного лукавил, но как еще было добиться правды от этой странной особы. — Как скоро мне ждать плетку от твоих дядюшки и тетушки?
— Может, вина?
— Очередная сладкая липучка, — он опустил на стол ее руку с чашей розового густого вина. — И тебе не советую.
— А что советуешь? — она лукаво прищурилась.
— Молоко козье, — брякнул совершенно искренне Рагнар, не желая обидеть Юлию.
Она надула губки:
— Считаешь меня маленькой?
Он встал во весь свой рост:
— А то!
Юлия рассмеялась, глядя с кушетки на него, задрав голову вверх:
— Верю! Точно! Да, именно ты!
— Что? — уточнил он.
— Во сне! Я же говорила, у меня память как репейник! Я никогда не ошибаюсь на лица. Не веришь? Проверь! Я тут еще кое-кого встретила. Уж чсто она тут делает, не знаю.
— Кто это «она»?
— Офицер из дядиного отряда.
— Так, — присел снова рядом с Юлией ошеломленный догадкой Рагнар. — Как это офицер римской армии может быть «она»? Это только женщины моего народа способны взять в руки оружие и со своими мужчинами в одном строю защищать родное селение.
— Не знаю, — смутилась Юлия. — Я не спрашивала.
— Лепешки на лопате? Над костром? — хохотнул Рагнар.
— Почему? Какие лопаты у нас в триклинии? — снова надулась Юлия. — У нас вообще-то приличный дом. Мясо она готовила. С овощами. И травами. И пирожки с медом.
— Ну, хорошо. А почему ты решила, что она центурион-то? По пирожкам? Она их в форме щитов лепила?
— Как же я могла ошибиться? У меня вся родня офицеры. А она всегда в форме приходила. Я ее никогда в платье и не видела. И волосы всегда были туго заплетены в косу такую, как к голове приросшую с затылка вниз. Она обещала мне показать, как самой заплести. Но не успела, исчезла куда-то.
— Из триклиния прямо? Как дым?
— Нет, просто перестала приходить в гости. Я у дяди спросила, он сказал, что дел у них увсех по горло. Он и сам домой не всегда пообедать заезжает, тетя обижается. И ночами иногда пропадает на службе. Вернется, как по канализации лазил, грязный, усталый, в ванну и спать. А ночью опять как гонец прискачет, он доспехи с закрытыми глазами наденет, на коня и снова…
— Да, — покачал головой Рагнар, смутно догадываясь, кто же дядя у этой красавицы. — И вот пока твой дядя так рьяно защищает ваш же город, ты на его деньги ходишь по сомнительным вечеринкам да еще и ночь с гладиатором решила себе позволить?
— Ты меня решил воспитывать? Тоже мне, учителишка! — взъярилась Юлия, покраснев так, что едва не соперничала с крпныйми светло-алиыми вищнями на серебряном подносе. — Ты, наверное, и не воин вовсе! Точно, проворовавшийся грамматик!
— Кто?
— Учителишка из грамматической школы. Ходила я в такую. Отец считал, что вредно для истинной римлянки получать образование только из рук рабов-греков. Сказал, что надо быть ближе к народу, и отвел меня в семь лет в грамматическую школу нашего квартала. Мы тогда на Виминале жили. В школу с кособокими скамейками и вечно пьяным хромым отставным декурионом, который еще и ферулой по рукам бил мальчишек, когда они проказничали! Вот и представь, я сидела с грифельной доской и печеньем-буковками среди дочек фуллонов, пекарей и кровельщиков!
— Это так плохо?
— Они пахли чесноком!
— А я? Ты разве не чувствуешь? Мы же его и едим горстями, и даже в масло, которым растираемся, сок чеснока добавлен.
Она принюхалась:
— И правда… А зачем чесноком растираться? Мне вот лавандовое масло нравится. А та центурион любила лотосовое.
— Лотосовое… — мужчина задумался и уже не сомневался больше. — А чесноком? Чтобы кожа была красивая и здоровая. Римлянам на радость полюбоваться на арену. Все для вас, почтенные квириты.