Невеста зимнего духа
Шрифт:
– Я даже представить не могу, что ты чувствуешь после всего этого, но надеюсь, что у тебя получится пережить этот непростой период.
Получилось сухо и немного шаблонно, но зато эти слова принадлежали мне, а не какому-то вымышленному персонажу.
Аля, наконец, отвернулась от окна и посмотрела на меня немного иначе. Так, будто бы видела меня в первый раз – изучающе и задумчиво.
– Бутерброды с мясом! – раздался громкий голос бабы Шуры.
Мы с Алей синхронно повернулись в сторону двери.
– Откуда вы их принесли? – спросил я, глядя на холодильник, который,
– С улицы. – Баба Шура поставила тарелку с бутербродами на стол и пододвинул ее ближе ко мне. – У нас холодильник сломался. Всю скоропортящуюся еду храним на улице.
Я посмотрел на покрытое ледяной корочкой мясо. Аппетита холодные бутерброды не вызывали, зато запечённые яблоки манили своим аппетитным запахом.
– Я не голоден. Съем только яблоко с чаем.
Баба Шура, которая только что села на табуретку, тут же вскочила, чтобы достать мне чистое блюдце и чайную ложку. Подцепила пальцами одно яблоко, заохала от того, что оно все еще было горячим, и, положив его на блюдце, спешно облизала сладкие пальцы.
– Хорошо, что ты приехал. Проводишь дядю в последний путь, – сказала она, усевшись. – Какой-никакой, а все же он твой кровный родственник. Последний.
– Последний, – повторил я за ней, размышляя над тем, что больше у меня нет родных. Я остался один.
Грустно? Больно? Обидно? Вот уж нет. Ничего я не почувствовал. Один и один. Я всегда был один, мне не привыкать.
– К часу дня приедет батюшка из соседнего села, будет отпевать Славу в вашем доме. – Баба Шура взяла бутерброд, придирчиво осмотрела его и, заметив на мясе лед, невозмутимо окунула его в горячий чай. – Потом на кладбище, ну и поминки у нас.
– Успею на последний автобус? – спросил я, прикидывая, когда смогу уехать.
– Успеешь, – закивала баба Шура. – Пораньше уйдешь, ничего страшного. Нечего тебе здесь на ночь оставаться.
Прозвучало негостеприимно, но я вовсе не обиделся. Конечно, кому я тут нужен? Последний родственник – и тот умер. Больше меня в деревне ничто не держит.
Отпив чая, я невольно бросил взгляд на затихшую Алю. Она почти допила свой кофе и теперь снова смотрела в окно, совсем не интересуясь нашим разговором. Даже мне – чудику с алекситимией – было понятно, что Алю что-то мучает. Иначе почему она превратилась в тихий и бледный призрак прежней себя?
Пока сидел за столом, размышлял, как осторожно спросить у Али, что с ней произошло. В голове быстро сформировалось целых три варианта одного вопроса, но мешала баба Шура – при ней мне не хотелось говорить с Алей. Почему-то мне казалось, что девушка не будет откровенничать в присутствии своей бабушки.
Так и не оставив нас с Алей наедине, баба Шура с аппетитом доела подтаявшие бутерброды, подняла голову на настенные часы и объявила, что пора собираться.
Проводить моего дядю пришли немногие. На отпевании присутствовали мы с бабой Шурой и еще шестеро. На кладбище двое не пошли, сославшись на усталость, но зато первые ввалились в дом бабы Шуры на поминки. Поесть любят все, а вот разделить чужое горе дано не каждому – я это понял, когда увидел стол, за которым сидела добрая половина деревни. Хотелось
Оглядевшись в поисках Али и не найдя ее, я сел на край стола и положил себе на тарелку ложку овощного салата. Есть совсем не хотелось, но ради приличия стоило что-то положить в рот.
Тут же у моей правой руки кто-то звонко поставил стопку и налил в нее водки по самые края.
– За твоего дядю. Не чокаясь! – сказал Михаил Григорьевич – сосед через два дома. Ему было за шестьдесят, но он бегал по деревне так, словно ему было лет двадцать, а еще по утрам летом колол дрова, а зимой растирался снегом.
– Я не пью.
Уже замутнённые от выпитого глаза Михаила Григорьевича округлились.
– Болеешь? – сочувственно спросил он.
– Нет. Просто не пью, – честно ответил я.
– Как же так-то? – он явно не понимал меня.
– Вот так, – пожал плечами я.
Михаил Геннадьевич поджал губы.
– И за дядю не выпьешь?
– Если только воды.
– Эт можно! – оживился сосед и, залпом выпив из моей стопки водку, налил в нее минеральной воды.
– Демид, двигайся ко мне, – пробасила сидящая рядом Антонина Васильевна – еще одна соседка. Она была весьма дородной и сидела сразу на двух табуретках.
– Благодарю, мне и так удобно.
– Нельзя сидеть на углу, не женишься! – От возмущения у соседки даже затряслись круглые щеки, покрасневшие от выпитой водки.
– Так это только к девкам относится, – сказал Михаил Григорьевич.
Антонина Васильевна махнула на него рукой и, схватив меня за рукав, потянула к себе. Если бы я мог испытывать страх, то мне было бы очень страшно.
– Тонь, давай еще картошки подложу? – Между нами вдруг появилась баба Шура с кастрюлей в руках.
– Да, спасибо. – Соседка отвлеклась на картошку и благополучно забыла обо мне.
Шло время, а люди без конца пили, если и громко разговаривали. Иногда кто-то вставал и вспоминал моменты из жизни моего дяди. Все они были только хорошими, и я не понимал, откуда они взялись, так как лично я ничего хорошего о дяде сказать не мог.
– А у нас еще близкий родственник ничего не говорил! – воскликнул муж Антонины Васильевны, имени которого я не помнил.
Все уставились на меня, ожидая речи. Я кашлянул и поднялся. Оглядел собравшихся невозмутимым взглядом, раздумывая о том, что правильно было бы сейчас сказать. В фильмах в таких ситуациях близкие благодарили почивших родственников за то, что они заботились о них и всегда были рядом.
– Я благодарен дяде, что он вырастил меня. Несмотря на то, что относился он ко мне хуже, чем к скотине. – Сказав это, я неловко поднял вверх стопку с водой.
– Стыдоба! Нельзя так о покойниках говорить! – после недолгого молчания донеслось из середины стола.
– Вот-вот! – гаркнула Антонина Васильевна. – О мёртвых либо хорошо, либо ничего!
– …кроме правды, – закончил я за нее знаменитое высказывание.
– Че? – соседка воззрилась на меня пьяными глазами.
– Ничего. – Я вытянул руку со стопкой и процитировал Михаила Григорьевича: – Не чокаясь.