Невеста зверя (сборник)
Шрифт:
Дойль с другими парнями приглашали меня на вечеринку, но я отговорился тем, что надо приложить к плечу лед. Дома я сказал родителям, что мы победили и я сыграл нормально.
Отец посмотрел на меня как-то странно:
– Мы слушали репортаж, сын.
– Понятно, – огрызнулся я. – Да, я гребаный герой. Ну и что с того?
Отец помрачнел, но мама положила руку ему на плечо и сказала, что у меня усталый вид и мне надо отдохнуть.
Я засел в своей комнате, нахлобучил наушники и стал слушать новый альбом «Грин Дей», но он был мне не в настроение, недостаточно мрачный. Я сел за компьютер, чтобы проверить почту, но не проверил, а просто сидел,
На следующее утро мне позвонила Доун Купертино, невеста Дойля. Она сказала, что беспокоится за Дойля, хочет со мной поговорить, и пригласила меня зайти. Доун училась на класс старше нас и бросила школу в шестнадцать лет, когда забеременела, но у нее случился выкидыш на раннем сроке. Она так и не вернулась в школу, а нашла работу официантки во Фредрикс Лондж и квартиру в Кресент Сити, на втором этаже старого панельного дома. Это была худая, голубоглазая девчонка с пепельными волосами, на два года старше Дойля и почти на три года старше меня, с молочно-белой кожей, красивыми ногами и остреньким личиком, которому суждено было сохранять привлекательность еще года три-четыре, а потом стать сухим и желчным. Впрочем, Доун, скорее всего, и не ожидала от жизни больше, чем еще три-четыре хороших года.
Хотя Дойль и хвастался своим романом с женщиной старше его, плюс со своей квартирой, по-моему, на самом деле он с ней закрутил, потому что у нее были такие же скромные ожидания от жизни, как и у него, но она по этому поводу не унывала. «Наслаждайся тем, что есть, беби, больше все равно ничего не получишь», – бывало, говорила она, сопровождая свой комментарий усмешкой, как будто даже посидеть за пивом или посмотреть фильм воспринимала как приятные сюрпризы, на которые никак не рассчитывала.
В то утро Доун встретила меня у дверей в джинсах и старом свитере, который был ей велик размера на три-четыре, с волосами, собранными в конский хвост. Она устроилась с ногами на диване в гостиной, а я сел рядом, разглядывая ее коллекцию безделушек из стекла и фарфора, выставку старых футбольных вымпелов и картинок с пушистыми котятами и грозными драконами на стенах, школьный альбом с фотографиями на кофейном столике. Это был музей ее жизни – до того дня, когда ребенок дал о себе знать. По-видимому, с тех пор не произошло ничего особенного. Я почувствовал себя неуклюжим, как будто одно движение моего локтя или колена может разбить эту иллюзию вдребезги.
Доун поставила кофейник, и мы поболтали о том о сем. Она выразила свои соболезнования насчет Кэрол Энн и поинтересовалась, как она переживает разрыв.
– Злится до чертиков, – ответил я. – Надеюсь, что это ее поддерживает.
Доун нервно хихикнула, как будто не поняла моих слов.
– В чем дело? – спросил я ее.
– Ты просто… так смешно это сказал. – Она откинула со лба пряди волос, дотронулась до моего плеча и спросила с преувеличенной заботливостью: – А ты как?
– Со мной все в порядке. Так что случилось с Дойлем?
Она тяжело вздохнула:
– Не знаю, что на него нашло. Он какой-то странный, и… – У нее задрожал подбородок. – Как ты думаешь, он собирается
– С чего ты взяла?
– Он на меня больше не обращает внимания. – Она смахнула слезу. – Я подумала, вдруг, раз ты бросил Кэрол Энн, он тоже собрался со мной расстаться. Дойль ведь тебя любит, Энди. Иногда мне кажется, сильнее, чем меня.
– Ерунда, – сказал я.
– Нет, правда. Он только о тебе и говорит: «Энди то, Энди се…» Если бы ты стал красить губы и носить платье, он бы непременно так же нарядился. – Она расправила плечи. – Может, нам и правда стоит расстаться. Мне почти двадцать лет. Пора перестать встречаться с мальчишкой.
– Так ты считаешь его мальчишкой?
– А ты разве нет? Дойль во многом остался тем десятилетним поросенком, который всегда пытался задрать мне юбку палкой. И теперь, когда он уже давно и взаправду мне под юбку залез, он относится к сексу, как к какой-нибудь прикольной штуке, которую только что нашел в сарае и которой его так и подмывает похвастаться перед дружками.
Кофе был готов, и Доун внесла поднос с кофейником, двумя чашками, сливками и сахаром. Когда она нагнулась, чтобы поставить поднос на стол, широкий ворот свитера опустился, так что мне стало видно ее грудь. Я ее уже не раз видел, когда мы все вместе купались голышом в Кресент Крике, но никогда она не поражала меня так, как теперь. Я уже три недели не был с Кэрол Энн и ощутил сильное желание.
Я попросил Доун рассказать, что в поведении Дойля кажется ей странным. Она ответила, что он стал какой-то рассеянный и все время огрызается – я заметил, что тут виновата не она, а матч с Таунтоном – он не может о нем забыть с тех пор, как их нападающие надрали нам задницы, и ходит как в воду опущенный. Услышав это, она вроде приободрилась и вернулась к разговору о нас с Кэрол Энн. Я открылся ей и рассказал обо всем, что чувствую. Она сочувственно взяла меня за руку. Я знал, что происходит, но запрещал себе осознать это полностью – я говорил и говорил, признаваясь в страхах и слабостях, думая о ее груди, ее свежем запахе, пока она наконец не придвинулась и не поцеловала меня в щеку, одновременно засовывая мою руку к себе под свитер. Потом она чуть отстранилась, позволяя мне решить самому, но не отводя взгляда – впрочем, выбора у меня уже не оставалось.
Потом, в постели, она крепко, молча обняла меня. Я вспомнил, что Дойль рассказывал о том, какая она в сексе. Болтает без умолку, говорил он. Когда ты с ней, секс превращается в трансляцию матча. «Ах, ты делаешь это, а теперь ты делаешь то», – и не заткнешь ее, как будто она ведет репортаж для радиослушателей, которые не видят поля. Но со мной Доун и слова не промолвила – вся ушла в себя и, когда мы закончили, не огласила ни результатов игры, ни лучших моментов или голов. Она погладила меня по щеке и поцеловала в шею. От этого я почувствовал себя виноватым, что не помешало нам усугубить преступление, повторив его. Только после этого, когда я сел на край кровати, застегивая рубашку, Доун подала голос.
– Наверное, ты думаешь, что это я во всем виновата, – сказала она.
– С чего ты взяла?
– Ну, ты сидишь и молчишь.
– Нет, – ответил я. – Это было взаимно.
– Ага, для разнообразия.
Она, шлепая босыми ногами, убежала в ванную. Я услышал, как она спустила воду в туалете, и затем вышла в халате с узором из французских слов: «Oh La La», «Vive la Difference» и тому подобное.
– Не вини себя в этом, ладно? – Доун снова села рядом со мной.
– Я и не виню.