Невеста

Чаковский Александр Борисович

— Да.

— По работе?

— Разрешите мне не отвечать на этот вопрос, — опустив голову, сказал Кудрявцев.

— Почему? — удивленно спросил Комаров.

— Я не хочу говорить об этом человеке.

Комаров откинулся в кресле и потер виски.

— Послушайте, Николай Константинович, — заговорил он, наклоняясь вперед и облокачиваясь о стол, — признаюсь, я нахожусь в состоянии некоторой растерянности. Я пригласил вас сюда с единственной целью поговорить о положении на Энергострое. Вам известно, что Волобуеву предстоит выступить с докладом на бюро. В оставшееся время мне хотелось войти в курс дела. Пять

минут назад мне казалось — простите за откровенность, — что вы вряд ли можете мне помочь. Я уже решил, что не буду вас задерживать. Но теперь возникло новое обстоятельство. Не скрою, оно меня заинтересовало. Может быть, все-таки расскажете хоть в двух словах, откуда вы знаете Харламова?

Кудрявцев поднял голову.

— Это личный вопрос, — нехотя сказал он.

— Ли-и-чный?! — удивленно переспросил Комаров и, помолчав мгновение, сказал: — Тогда извините, пожалуйста. Не буду настаивать. Не хочу быть навязчивым.

Он встал.

— Простите, Николай Константинович, за то, что побеспокоил…

Но Кудрявцев продолжал сидеть. Ему вдруг пришла в голову мысль, что если бы Комаров захотел, то мог бы помочь разрубить весь этот клубок противоречий. Вряд ли он в ближайшее время снова попадет к Комарову или заставит себя пойти к нему…

Эту мысль тут же заслонила другая. Кудрявцев подумал, что стыдно, до боли стыдно посвящать секретаря обкома в несчастье, которое на него свалилось.

Он уже решил пожать руку, которую протягивал ему Комаров, и уйти, но неожиданно для самого себя сказал:

— Если разрешите, Борис Васильевич, я хотел бы попросить вас… посоветоваться…

Ему захотелось тотчас же крикнуть: «Нет, нет! Эти слова вырвались помимо моей воли! Я ни о чем не хочу говорить! Я уйду…»

Но Комаров уже снова сел в свое кресло.

— Пожалуйста, Николай Константинович, — дружелюбно сказал он, — я буду рад, если смогу вам чем-нибудь помочь.

— Это… сугубо личное дело, — взволнованно начал Кудрявцев, — я никогда не решился бы прийти к вам по такому поводу… Но раз уж так случилось… Поверьте, мне очень трудно начать этот разговор…

21. Комаров

Комаров молча нажал кнопку звонка. Вошла девушка с блокнотом в руках.

— Писать ничего не будем. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы мы с Николаем Константиновичем полчаса побыли вдвоем. Телефон тоже пусть помолчит.

Девушка кивнула и вышла.

Несмотря на все свое волнение, Кудрявцев понял, что Комаров дает ему время успокоиться и собраться с мыслями. Вызывать секретаршу не было никакой нужды. Все равно в кабинет секретаря обкома никто не войдет до тех пор, пока оттуда не выйдет очередной посетитель.

— Слушаю вас, Николай Константинович, — тем же дружелюбным тоном произнес Комаров, пододвигая к нему раскрытую пачку «Краснопресненских».

Кудрявцев взял пачку и стал ее рассматривать.

— Вопрос, как я сказал, сугубо личный, — не глядя на Комарова, проговорил он. — Но… когда коммунист чувствует, что находится в тупике…

Комаров участливо глядел на него. Еще несколько минут назад он ругал себя за то, что вызвал Кудрявцева. До сих пор он, в сущности, избегал встреч со своим предшественником. По правде говоря, Комарову не хотелось видеть его. Не потому, что Кудрявцев был ему неприятен. И не потому, что он

считал его, как полагал сам Кудрявцев, чем-то вроде «пережитка прошлого». Просто Комаров, даже став руководителем, не превратился в человека, для которого личные эмоции не играют уже никакой роли. Возможно, кто-нибудь другой на его месте вовсе не испытывал бы перед Кудрявцевым ни неловкости, ни тем более вины. Разве Комаров был виноват в том, что Кудрявцеву пришлось уйти? Но новый секретарь обкома принадлежал к тем людям, у которых логика не всегда управляла чувствами. Вызывая Кудрявцева, он испытывал некоторое смущение. Меньше всего ему хотелось, чтобы этот пожилой, проживший такую длинную жизнь человек чувствовал себя мелким чиновником на приеме у крупного начальства.

Приглашая Кудрявцева, Комаров, разумеется, собирался разговаривать с Кудрявцевым, что называется, «на равных». Более того, думал Комаров, если бы Кудрявцев, опираясь на свой долгий опыт, начал бы даже его в чем-то поучать, то их беседа могла бы быть более непринужденной. Этот человек вел и партийную и хозяйственную работу в годы, когда начиналось стахановское движение. Пятилетки, Стаханов, Изотов — все это могло стать для Кудрявцева только историей. Теперь он был в совнархозе одним из руководителей отдела, которому подчинялся Энергострой. Казалось, трудно найти человека, более сведущего во всем, что волновало сейчас Комарова. Но уже очень скоро он понял, что ошибся. Расставшись со своим руководящим постом, Кудрявцев, видимо, потерял всякий интерес к тому кругу вопросов, которые еще недавно были в центре его внимания. Комаров видел, что все попытки разбудить в Кудрявцеве интерес к бригадам коммунистического труда, к предстоящему докладу Волобуева оказались тщетными. Он оставался равнодушен, осторожничал и соблюдал дистанцию.

Но сейчас, когда уже готовый угаснуть разговор неожиданно приобрел новое направление, Кудрявцев изменился. Комаров вдруг увидел перед собой человека, способного волноваться, страдать, искать помощи…

— Мне трудно говорить об этом, — по-прежнему не глядя на Комарова, глухо сказал Кудрявцев, — боюсь, что бестактно вовлекать вас… — Он продолжал рассматривать пачку сигарет, которую все еще держал в руке. — Откровенно говоря, не знаю, как у меня вырвалось…

Комаров молчал. Просто молчал и выжидательно глядел на Кудрявцева.

— Я всегда думал, — уже более спокойно продолжал Николай Константинович, — что в состоянии сам решить все свои личные проблемы. Мне казалось, что в подобных случаях просить о помощи смешно…

— Боюсь, что вы слишком строги к людям и… к себе, — заметил Комаров.

— Если бы несколько месяцев назад я услышал, что Валя…

Кудрявцев осекся, впервые произнеся имя дочери.

— Словом, у меня есть дочь, — сказал он изменившимся голосом. — Единственная. Ей двадцать лет. Она…

Кудрявцев бросил измятую пачку сигарет на стол и умолк.

— Что же случилось с девушкой? — участливо спросил Комаров.

— Борис Васильевич, у вас есть дети?

— Двое. Сын и дочь. Школьники.

— Значит, мы можем говорить как отец с отцом. Как два уже немолодых… Впрочем, простите. Вы еще молоды. Но, может быть, вам тоже предстоит… Впрочем, не знаю. Когда Валя училась в школе, я никогда не думал, что мне придется…

Чтобы овладеть собой, Кудрявцев опять замолчал.