Невеста
Шрифт:
— Я не хочу вас слушать! — не оборачиваясь, крикнул Кудрявцев.
— Ладно! — Катя тряхнула головой и сказала озорно, даже весело: — Держись за своего Володю, Валька! Слышишь? Если любишь — держись. Не отступай!
Теперь они остались вдвоем: отец и дочь. Валя слышала, как, громко стуча каблуками, пробежала по коридору Катя, как хлопнула входная дверь. Она не могла сделать ни шагу. Ноги ее словно вросли в пол.
— Прости меня, Валя, — с трудом произнес наконец Кудрявцев. — Я… не сдержался. Но ты должна понять мое состояние…
— Папа, —
— Какой я? Какой? — повысил голос Кудрявцев. — Я не жалею, что так обошелся с этой девчонкой. Дойти до такой наглости: пробраться в мой дом, в нашу квартиру, чтобы снова втянуть тебя…
— Во что втянуть, папа? — с недоумением перебила его Валя. — Неужели ты до сих пор не понял…
— Нет, — не дал ей договорить Кудрявцев, — я все понял. Сегодня даже больше, чем когда бы то ни было! Я вижу, что тебя втягивают в темную, преступную компанию…
— Перестань, — резко сказала Валя, — иначе я не буду слушать!
Они замолчали.
Только теперь Валя заметила, что отец очень плохо выглядит. У него были землистые щеки, он тяжело дышал.
— Папа, что с тобой? — воскликнула Валя, подбегая к отцу и хватая его за руку. — Ты плохо себя чувствуешь? Принести тебе лекарство?
— Не надо, — глухо сказал отец. — Я нуждаюсь в единственном лекарстве…
— Папа, родной, — перебила его Валя, — как же ты можешь требовать, чтобы я отказалась от Володи именно теперь? Ведь выяснилось, что он совсем не так виноват, как ты думал раньше. Ты еще не все знаешь! Он и руль-то взял у Васина, чтобы выручить его, помочь товарищу!.. Прошу тебя, забудь на минуту, что речь идет обо мне. Вообрази, что к тебе пришел человек, рассказал обо всем случившемся с Володей и попросил защитить несправедливо осужденного. Рассказал тебе все, что знаю сейчас я. Как бы ты поступил?
— Не знаю, — угрюмо ответил Кудрявцев, — наверное, не стал бы вмешиваться. В крайнем случае позвонил бы прокурору и попросил разобраться.
— Вот-вот! — торжествующе подхватила Валя. — Но ведь об этом самом я и говорю. О том, чтобы прокурор разобрался! Можешь ты мне в этом помочь?
— Подожди, — нетерпеливым движением руки остановил ее Кудрявцев, — я еще не кончил. Я позвонил бы прокурору только в том случае, если…
— Если что?..
— Если бы не знал, о ком идет речь. Если бы не знал, что представляет собой этот парень.
— Но ведь выяснилось же, что Володя совсем не такой, как ты думал! — сознавая, что и теперь не может убедить отца, с отчаянием крикнула Валя.
— Он не пара тебе.
— Но почему, почему?!
Кудрявцев медленно провел рукой по лбу, вытирая выступивший пот. Его рука дрожала, и Вале стало очень жалко отца. Она подумала, что готова сделать для него все, все, что угодно, только бы избавить его от страданий!
Все, но только не это. Этого она сделать не может.
— Нам надо что-то решить, Валюша, — услышала она глухой голос отца. — Ты мучаешь и себя и меня. Раньше ты всегда доверяла мне. Неужели ты не можешь разговаривать со мной так же, как раньше?
Валя медленно покачала головой:
— Я разговариваю с тобой,
— Хорошо! — Кудрявцев с трудом сохранял самообладание. — Теперь послушай меня. Я старый человек. Конец моей жизни не сладок. Я никогда не говорил с тобой на эту тему, но уверен… ты все понимаешь. У меня есть только ты, моя дочь. Единственный родной человек на свете. Я понимаю: жизнь есть жизнь. Если бы ты полюбила достойного человека и уехала с ним на два или на три года, клянусь, я никогда не помешал бы твоему счастью… Но почему, — продолжал он, стараясь вложить в свои слова всю силу убеждения, — когда я вижу, что ты делаешь ложный, губительный шаг, почему я должен потворствовать тебе? Стоять и спокойно смотреть, как ты уходишь к нему… к этому… — Он махнул рукой.
— Но я люблю его! Понимаешь, люблю! — воскликнула Валя.
— Давай говорить, как разумные люди, — стараясь успокоиться, сказал Кудрявцев. — Хорошо. Допустим, ты действительно любишь его. Но какие у тебя доказательства, что и он любит тебя так же безоглядно? Я готов согласиться, ему лестно, что такая девушка, как ты, проявляет к нему внимание. Лестно, но и только!
Он умолк, с тревожным ожиданием вглядываясь в лицо Вали, стараясь угадать, какое впечатление произвели на нее его слова.
— Мне больно слушать тебя, папа, — сказала Валя. — Мне очень хочется тебя успокоить: я вижу, что причиняю тебе много горя. Но… я люблю его. Тебя, наверное, раздражает, что я все время повторяю одно и то же, но… я просто не могу сказать ничего другого.
— Любят за что-то! Понимаешь, за что-то! — крикнул Кудрявцев.
— Разве? — тихо спросила Валя. — Нет, папа. Ты не прав. Когда любишь, то не думаешь, «за что». Любовь не подсчет человеческих качеств. Не арифметика. Нет, не арифметика, — убежденно повторила она.
— А любовь к отцу, — с горечью воскликнул Кудрявцев, — это арифметика? Почему ты не хочешь понять меня? Если не умом, то хоть сердцем?
Валя молчала.
— Ты знаешь, — решительно произнес Кудрявцев, — я не любитель мелодрам. Но теперь я должен спросить тебя прямо и без лишних слов: я или он?
— Нет, — ответила Валя, — ты не можешь требовать от меня…
— Могу! Все мои доводы исчерпаны! Отвечай!
— Я не могу отказаться от него, — сказала Валя, — не могу предать его… Не могу.
— Тогда у меня нет другого выхода, — теряя остатки самообладания, сказал Кудрявцев. — Я не могу запереть тебя дома, как десятилетнюю девчонку. Не могу контролировать каждый твой шаг. Но пока ты живешь со мной, я запрещаю тебе предпринимать что-либо, связанное с этим Харламовым. Ты меня поняла? Запрещаю! Если ты меня не послушаешься, я приму меры. Понимаешь? Приму меры!
Николай Константинович повернулся, вышел и с шумом захлопнул за собой дверь.
Он остался один в большой комнате, которая когда-то служила спальней ему и его покойной жене. Теперь здесь была и столовая, и его, Кудрявцева, кабинет. Тут же он спал, на просторной, ненужно широкой кровати.