Невеста
Шрифт:
— Какую? — нетерпеливо спросил Алексей.
— «Обойдемся без адвокатов», — тихо ответил отец.
Они помолчали.
— Ну, а потом?
— Потом его расстреляли. Между прочим, автором письма был юрист. Адвокат царского времени. Мне казалось диким считаться с мнением такого человека. Несколько недель спустя этот адвокат добился встречи с Дзержинским и сумел ему доказать… Но было уже поздно. Мертвые не воскресают. Мне объявили строгий выговор по партийной линии и уволили…
Алеша молча пожал плечами. Нет, отец ни в чем его не убедил. Подумать только: двадцатый год — гражданская война, интервенция,
Пивоваров-старший помолчал, потом покачал головой и проговорил:
— Многие хотят обвинять. Судить, расследовать, наказывать человека… А кто же будет его защищать?
— Государство само в состоянии разобраться, кто виноват и кто нет, — убежденно ответил Алеша.
— Все это не так просто, Алеша… — как бы про себя сказал Пивоваров. — Нет, нет, совсем не так просто…
Алексей пожал плечами. Отец ничего не смог ответить по существу и ограничился общими, расплывчатыми словами. Это лишь подтверждало, что он, Алеша, был прав.
— Я бы хотел, чтобы ты стал защитником, — неожиданно сказал отец, когда Алексею казалось, что разговор уже закончен. — Правда, сейчас им быть нелегко… Заработок невелик, ты можешь судить об этом по тому, как мы живем. Прокурор, судья, следователь… да, это, конечно, очень почетно… Но послушай, — с едва уловимой улыбкой сказал он, — ведь при коммунизме не будет государства, по крайней мере такого, как мы представляем его себе сейчас. И прокуроров не будет…
Алеше показалось, что отец просто смеется над ним, считает его мальчишкой.
Он ответил сухо:
— К коммунизму государство приходит через свое укрепление, это мы еще в восьмом классе проходили.
— Укрепление… — задумчиво повторил отец, — конечно, конечно… Но как понимать смысл этого слова?.. — Он помолчал немного. — «ЧКЗ» — это, конечно, плохо. Что-то похожее на насекомое… или на обезьяну. Но защитник…
Он умолк, так и не закончив свою мысль.
Член коллегии защитников Пивоваров умер за месяц до того, как Алеша окончил школу. На похороны пришло много незнакомых людей.
— Кто они? — шепотом спросил Алеша у матери, стоя возле гроба, в котором лежал отец все в той же, обычной своей толстовке, подпоясанной узким ремешком.
— Наверное, он защищал их… — сквозь слезы прошептала мать.
Алеша обвел глазами собравшихся. Так. Значит, большинство из них — сомнительные люди, которых отец спас от тюрьмы. Конечно, он был добрый человек, этого отрицать нельзя. Но что такое доброта в период классовой борьбы? Нет, он, Алеша, предпочел бы, чтобы отца провожали с военным оркестром и с венками от государственных и партийных организаций и чтобы речи у его гроба произносили люди с ромбами в петлицах.
В
В то время Алексей еще не расстался со своей мечтой стать прокурором или следователем. Когда один из старых знакомых отца предложил ему поступить на работу в суд, правда, только в качестве судебного исполнителя, Алексей охотно согласился. Он завел себе гимнастерку и сапоги — в те годы полувоенный костюм носили почти все ответственные работники — и проникся ощущением своей причастности к той категории людей, войти в которую мечтал с детства.
Работа у Алексея была неинтересная. Первое время он упивался своей, казалось бы, непререкаемой властью. Особое удовольствие он испытывал, когда ему поручали произвести опись имущества по какому-нибудь гражданскому иску или в семье осужденного.
Он разговаривал с людьми с выражением холодной отрешенности на лице, спокойным, монотонным голосом, что, по его убеждению, отличало оперативного работника от простых смертных.
Но вскоре эта игра наскучила Алексею. Надо было зарабатывать деньги. Разбитая параличом мать нуждалась в повседневном уходе, надо было платить сиделке, стоять в очередях вместо того, чтобы готовиться к экзаменам. На следующий год он уже и не пытался поступить в институт.
Когда началась война, Алексей как «белобилетник» не был мобилизован. Они с матерью эвакуировались в далекий сибирский город. Мать умерла в 1943 году. Алексей остался один. Он и здесь работал судебным исполнителем, но уже давно относился к своей работе как к неинтересному, нудному занятию, не имеющему ничего общего с его юношеской жестоко-романтической мечтой.
Алексей оказался человеком малоспособным, безынициативным. К тому же у него не было специального юридического образования, а значит, и никаких шансов сколько-нибудь серьезно продвинуться по службе. Вернувшись после эвакуации в Москву, он продолжал тянуть лямку полутехнического судейского работника.
Мало-помалу Алексей свыкся со своей судьбой. Он уже не завидовал, как раньше, молодым судьям, следователям и прокурорам, которые прямо с институтской скамьи, «играючи» обретали ту таинственную, непререкаемую власть над людскими судьбами, что так его привлекала.
Личная жизнь Алексея тоже не удалась. В тридцать пять лет он женился, но после полутора лет совместной жизни жена бросила его. Комнату на Красной Пресне удалось обменять на две, — жена добилась этого через суд. Теперь Алексей поселился в каморке да еще очень далеко от центра.
И все же в жизни Алексея произошел перелом. Это случилось в шестидесятом году. Ему уже перевалило за сорок, и он женился второй раз.
Лина была на десять лет моложе его. Она оказалась на редкость энергичной, предприимчивой женщиной и с первых же дней начала атаку на своего опустившегося мужа. Она сказала ему, что нелепо жить в комнате-клетушке, когда в городе идет такое жилищное строительство и сотни людей ежедневно въезжают в новые дома. Кроме того, стыдно ему, еще не старому человеку, прозябать на должности судебного исполнителя.