Невесты Шерраби
Шрифт:
— Если так, я сделаю все, чтобы ты выбрала не столь быстрый способ оказаться на том свете.
— Очень мило, что тебя это волнует. — Эмма стояла рядом, и он не видел ее лица. — Как бы там ни было, Саймон ошибся.
— Рад слышать. Значит, ты перестала ходить в эти места?
— Места? — Ее тон был таким непринужденным, словно Зак говорил о посещении цирка или зоопарка.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Трущобы. Гетто. Кварталы бедноты. И я не сомневаюсь, что ты выбрала это сама. — Зак повернулся к ней лицом.
— Нет, — сказала девушка. — Я не перестала ходить туда, где могу быть полезной. Ты сам всегда говорил, что я избалованная. Так почему ты не хочешь, чтобы я узнала, что такое жизнь во всех ее, даже самых страшных, проявлениях?
Зак встал. Внутри разгоралось медленное тепло, которое не имело ничего общего с чувственностью. На мгновение он утратил контроль над собой. Это была Эмма. Его Эмма. Она не имела представления о том, что делала. Девчонке крупно повезло, что она выжила и отделалась лишь синяками и царапинами. Но даже если бы ей досталось еще сильнее, она не собиралась складывать эти трофеи к его ногам.
— Я не возражаю, причем категорически, против того, чтобы тебя убили, — сказал он. — Или сделали что-нибудь похуже.
— Хуже? — Брови Эммы поднялись вверх. — Ты говоришь о "судьбе, которая хуже смерти"? Это кто, Шекспир?
Зак начинал чувствовать то же, что чувствует бык на арене, когда его дразнят пикадоры.
— Я говорю о тебе, черт побери! Нью-йоркские улицы — не место для бабочек, Эмма. Ты можешь думать, что это игра — точнее, игра в крестовый поход против бедности. Но едва ли ты будешь смеяться, когда однажды очутишься в морге.
— Нет. — Когда Зак угрожающе шагнул в ее сторону, Эмма попятилась на кухню и слабо улыбнулась. — Едва ли. Но ведь я тогда ничего не буду чувствовать, верно?
Хотя Эмма крепилась изо всех сил, Зак понимал, что она готова заплакать. При мысли о гаде, который называл себя мужчиной, но посмел ударить девушку, он выходил из себя.
Эмма часто замигала, и ее дерзкое курносое личико внезапно показалось Кенту таким невыносимо милым, что ему захотелось подойти поближе, схватить эту дрянь за плечи и трясти до тех пор, пока она не поклянется, что больше никогда не будет подвергать риску свою хорошенькую шейку.
Это была очень тоненькая шейка. Он мог бы свернуть ее одной рукой…
И только печаль, стоявшая в ее необыкновенных глазах — сегодня вечером серых, а не зеленых, — не позволила Заку поднять на нее руку. Что он делает? Зачем думать о бессмысленном насилии, когда все, чего он хочет, — это обнять Эмму и защитить ее.
Чтобы не поддаться искушению, он сунул руки в карманы. Будет нелегко защитить Эмму от самой себя. Она смела, упорна и упряма как осел. Зак помнил, как она, еще не умея плавать, бросилась в озеро Шерраби, чтобы спасти тонущего котенка. В тот раз он оказался рядом и вытащил
И все же он спасет ее, хочет она того или нет.
— Эмма, — рассудительно начал Кент (впрочем, не слишком надеясь на то, что она послушается), я не хочу, чтобы ты занималась этой работой. Это слишком опасно. Ты можешь с таким же успехом зарабатывать деньги, сидя в кабинете.
Эмма обернулась и взяла чайник.
— В кабинете я сижу тоже… Хочешь кофе? — Она посмотрела на часы. — Или предпочитаешь поесть?
Зак тяжело вздохнул.
— Я ел, но кофе с удовольствием выпью… Однако больше всего я хочу, чтобы ты посмотрела в лицо фактам.
— Каким фактам? — Эмма наполнила чайник.
— Например, тем, что у тебя на левой щеке синяк, а на костяшках правой руки ссадина.
— Это пустяки. Видел бы ты остальное… Правда, сейчас уже почти все зажило.
Этого Зак уже не вынес.
— Эмма! — прорычал он, засовывая в карманы стиснутые кулаки, чтобы не пустить руки в ход. — Пожалуйста, немедленно поставь чайник и посмотри на меня!
Эмма послушно опустила чайник и подняла лицо. Ее выражение было столь бесхитростным и безыскусным, что Зак с трудом сдержался.
— Ладно, — сказал он. — Хватит. Ты пообещаешь мне и поклянешься всеми святыми, что отныне будешь работать в кабинете или не будешь работать вовсе?
— Я думала, ты хотел, чтобы я работала, — ответила Эмма, проводя рукой по своей безукоризненной прическе.
— Хотел. И хочу. Но я никогда не имел в виду работу, которая заставит тебя рисковать жизнью.
— Ты занимался такой работой много лет. И занимаешься ею до сих пор.
— Ты забываешь об одном, — проворчал Зак, не подумав о том, как могут подействовать на Эмму его слова. — Я мужчина.
Далеко внизу началась какофония гудков. Очередная пробка…
— Я не забыла, — сказала Эмма и прижалась спиной к раковине. — К чему ты клонишь, Зак?
Зак махнул рукой на здравый смысл и ринулся напролом.
— К тому, что я этого не потерплю. Либо ты согласишься заниматься нормальной безопасной работой, как другие женщины, либо…
— Либо что, Зак? — Голос Эммы был негромким, но в нем таилось предупреждение.
— Либо ты пожалеешь о своем упрямстве.
Увидев ее вздернутый подбородок и впившиеся в раковину пальцы, Зак понял, что избрал неверный подход. Подход, который заставит ее упереться всеми четырьмя копытами и сделать наоборот.
Но он уже не мог остановиться и по-прежнему вел себя как викторианский отец. Черт побери, он и ощущал себя викторианским отцом! Во всем был виноват этот синяк. Это означало, что до тех пор, пока он не придумает что-нибудь другое, у него остается только один выход.
— Что ты замышляешь? — спросила Эмма, еще крепче впиваясь в раковину.