Невидимая сторона Луны (сборник)
Шрифт:
– Книга? – удивленно спросил д-р Читинский.
– Да, у каждого участника будет книга по его выбору. Это предложение одного переплетчика, который сам будет офицером. Не знаю, правда, каким, потому что никто еще не решился на красное.
– Считайте, что первый у вас есть, – весело ответил д-р Читинский и подвинул коня на доске. – Я согласен войти в состав красной конницы и найду вам остальных кавалеристов – еще одного красного и двух белых. Заранее могу сказать, кто какой цвет выберет. Впрочем, это неважно. А королей и королев [26] нашли? Вот где клочки по закоулочкам пойдут!
26
Они
– Нет, и, признаться, даже не знаю, к кому обратиться.
– Ну, прежде всего спросите Срдановича и Шварца. И только если они откажутся, ищите дальше. Иначе вас ни Сава, ни Дунай потом не отмоют. Знаете, как говорят – кого бешеная собака укусит, тот должен в сорока домах хлеба откусить. Вы, Коич, – как раз такой случай. Удачи вам!
Спускаясь по деревянной лестнице, которую каждый год смолили, Коич думал, что у доктора дурной глаз, будто его два срока грудью кормили, и потирал руки, потому что, как ему показалось, дела наконец пошли. Он заглянул в суд и попросил выделить восемь молодых писарей для белых пешек. Красную сторону он рекрутировал из приказчиков ремесленных лавок и рабочих стекольной фабрики.
Потом Коич отправился в ателье Ковачки посмотреть ленты, позументы и кружева, приготовленные для новых мундиров, и остался доволен. Он с удивлением смотрел на эту маленькую мастерскую, в которой, как было известно в Панчево, для одного знатного господина устраивались тайные послеобеденные сеансы. Гость садился в кресло, полное белых фарфоровых зубов, а Ковачка и кто-нибудь из ее молодых клиенток, нанятых для этого случая за хорошие деньги, под музыку из граммофона снимали друг с друга все, начиная с гребня в волосах и кончая чулками. Затем они одевались, натягивали перчатки и кланялись гостю, а тот протягивал им руку, чтобы наградить и чтобы они поцеловали ему кольцо.
Коич вышел из мастерской Ковачки, протиснувшись между колючих верхушек декоративных пальмочек, иголки которых, чтобы не поранить посетителей, были воткнуты в их же собственные листья.
Он вернулся в гостиницу «Трубач» и прилег передохнуть после обеда. Он чувствовал вино под веками, которые становились перед закрытыми глазами попеременно, с ударами сердца, то красными – когда кровь приливала, то белыми – когда отливала.
Он встал возбужденный и в полумраке нащупал, как рану, узелок в бороде. Еще раз попытался вспомнить, по какому поводу его завязал, но как только зажег свет, действительность прогнала все посторонние мысли. Пора было идти на ужин к Срдановичам. И Коич очутился перед нужным ему домом раньше срока, вертя вокруг пальца часы на цепочке. Наверху, в освещенных комнатах, уже сидели за столом и держали пари, какой колокол первым пробьет пять – на верхней церкви или на башне в Нижнем переулке. Тамиш пенился где-то в тумане, в этом году последнюю рыбу ловили, ударяя ядовитыми прутьями коровяка по воде, а в окнах мерцали свечи, ибо проходила армия. Коич попил пива у Вайферта, заметив, что вместо содержимого охлажден стакан, нахмурился и пошел к Срдановичам.
Срдановичи появились в Панчево при странных обстоятельствах.
«Ударишь палкой по терновнику, а из него цветы лезут», – таков был единственный комментарий старого Срдановича к необычному происшествию, приведшему их сюда. Было так: дети у них родились до переезда в Панчево, и никогда они в этом городе не бывали, как вдруг в один прекрасный день их четырехлетняя дочка заявила родителям, что у нее в Панчево есть дом, а в нем живут ее муж и ребенок. Родители посмеялись, но она описала дом с железной оградой и большими воротами, с садом позади, вдоль реки. Когда они, скорее в шутку, согласились и отправились на фиакре в путь, девочка указывала им дорогу сначала до парома на Дунае, потом до Тамиша и привезла в Панчево. Они ехали через город, она показала им дом, и тут родители перестали смеяться.
– Вы идите в дом, а я через сад…
Говорят, Срданович пришел в такой ужас, что дал обет, если все кончится благополучно, до конца жизни бриться топором…
Было видно, что в доме долгое время жил больной, потому что в саду, вместо фруктовых, были посажены деревья, способные лечить через воздух. Дом принадлежал тогда, да и позже, вплоть до Второй мировой войны, видному торговцу Шварцу, который говорил, что не люди зарабатывают деньги, а деньги – людей. Его дочери Ленке было тогда, как и девочке Срдановичей, четыре года, и она только что осталась без матери. Неожиданных посетителей Шварц встретил с удивлением, а дочка Срдановичей подошла к нему и представила его родителям:
– Это мой муж…
Старик решил, что ребенок не в себе, но тут девочка спросила:
– А что ты делаешь с деньгами, которые мы спрятали в столовой под порогом?
Шварц на миг потерял дар речи, так как они с покойницей женой действительно спрятали там деньги.
– Ты их тратишь? – спросил ребенок.
– Трачу, – ошалело ответил Шварц.
– Зачем тратишь? Мы же вместе их скопили и договорились не трогать, а оставить Ленке на приданое!
Потом младшая Срданович обняла Ленку так, будто она не ее ровесница, а в самом деле дочь, приласкала и поцеловала. Она потребовала от родителей переехать в Панчево. Срдановичу это было по душе, потому что ситуация на границе, которая проходила тогда по реке, его устраивала, и таким образом семья переселилась. С тех пор Ленка Шварц и младшая Срданович стали неразлучными подругами. Непонятный случай в доме больше не вспоминали, однако сохранилась история и странное прозвище дочки Срдановичей еще с детских лет – Фрау Шварц.
«Смотрите, что-то тут нечисто! Бегает за ней, будто грудь ищет», – шушукались о Ленке Шварц, когда видели двух девочек вместе. Они же, не обращая внимания на людей, держали руки в одной муфте, и порой младшая Срданович отрезала на эти сплетни: «Ну и что? Папа до сих пор бреется топором!..»
Дом Срдановичей стоял на углу напротив «Трубача», огромный, с просторными комнатами, застланными несколькими коврами сразу.
По полкам блестели корешками книги, полные начинки. Из каждой торчали разнообразные закладки – газетные вырезки, засунутые за обложку, мелко исписанные шелковые ленточки, игральные карты, заложенные между страницами, маленькие книжки, втиснутые в рот большим томам. Тусклый свет позолоченных названий – руда, впечатанная в кожу, заклейменные мертвые животные, которым человек дал свой язык. Про Срдановичей говорили, что они умеют читать одну книгу с помощью другой.
Когда Коич очутился за столом, один, без помощника закройщика, и глаза у него косили больше, чем обычно, он готов был, как только подали голубцы, сквозь землю провалиться. Знал, что все думают, пока он наполняет тарелку: «Смотрит на капусту, а вылавливает мясо!»
О деле он заговорил под конец, когда после жареного поросенка подали индюшиные грудки, чтобы облегчить трапезу. Совершенно случайно оказавшийся на ужине фотограф Ронаи упомянул о мероприятии. Коич смутился и начал издалека:
– Конечно, – говорил он, и взгляд его обрел полную длину, – большим делом было бы, если бы господин Срданович решил участвовать. Разумеется, я не имею в виду офицеров и тому подобное. Господин Срданович может выбрать роль короля, а королеву, без сомнения, сыграет госпожа Срданович. Сиденья обеспечены – кресло с подлокотниками и на колесиках для короля, а для королевы – полукресло в старонемецком стиле, которое тоже можно двигать, не вставая с него.
– Ерунда! Это не для папы с мамой, – перебил Коича молодой Срданович и начал крошить хлеб в стакан с вином. – Мы с сестренкой купим два билета. Лучше пришлите завтра Ковачку снять мерку с меня и с сестры. Верно, папа?