Невидимка из Салема

Карлссон Кристоффер

Я видел ее во сне практически каждую ночь. И так продолжалось несколько лет подряд. Я сам удивлялся своей внутренней силе, которая помогала мне вынести все это и идти дальше. Мысль о том, что мы способны справиться с большими трудностями и продолжать жить, пугала меня. Возможно, когда все вокруг становится невыносимым, мозг отключается, и горе выходит во сне. Там, где стены тоньше и ниже. Потеря Юлии ощущалась невосполнимой утратой чего-то жизненно необходимого. Как будто исчез воздух, и теперь я бессмысленно хватал ртом то, чего больше нет.

В

первый раз я пришел на кладбище в конце холодного февраля, когда каждый день мороз ставил новые рекорды. Повсюду в Стокгольме умирали бездомные животные и люди, которые не справились с такими температурами или не успели вовремя спрятаться в домах. Несмотря на это, снег покрывал землю тонким слоем, когда я зашел через ворота и стал искать ту часть кладбища, где была похоронена Юлия. На снегу виднелись свежие следы ботинок, и я с облегчением понимал, что находился там не один. В середине дня небо было белым и матовым, как бумага. В отдалении над одной из могил нависла чья-то тень. Женщина с волосами цвета стали была одета в коричневое пальто. Я прошел дальше в глубь кладбища, где стоял еще один человек. Когда я опустил взгляд на землю, то увидел одинокий след от ботинок, тянущийся к нему, и тень от его бритой головы и толстой, черной куртки с капюшоном, опушенным мехом.

Он стоял, засунув руки в карманы, и рассматривал могилу. Я слышал, как он всхлипывал. Это был первый и единственный раз, когда я видел Грима плачущим.

Я свернул с гравиевой дорожки и спрятался за деревом, одновременно пытаясь определить, что делать дальше. Спине было жарко, и я расстегнул куртку, чувствуя, как под нее проникает прохлада. Руки дрожали. Я не ожидал, что так отреагирую. Я стоял там и наблюдал, как он уходит прочь. Глаза у него были опухшие, но он держал себя в руках.

Я сделал глубокий вдох, подождал, пока он не исчез из поля зрения, и пошел по дорожке к могиле, наступая на следы Грима на снегу. Она была меньше, чем я ожидал, но, стоя там, я осознал, что в принципе ничего и не воображал себе раньше.

На памятнике была надпись: «Юлия Марика Гримберг, 1981–1997». Вокруг могилы стояли замерзшие цветы и погасшая свеча. На арке лежал слой снега, и я осторожно наклонился вперед, преодолевая кажущееся сопротивление камня, и, наконец, смахнул с нее снег.

Думаю, я что-то прошептал. Чувствовал, как мои губы шевелятся, но не мог понять, что именно произношу. Казалось непостижимым, что ее больше не было, что она ушла. Кто-то жестоко и плохо пошутил над всеми нами. На самом деле она должна была где-то существовать, просто вне пределов досягаемости. Я чувствовал это.

Я постоял там какое-то время. Думаю, я просил прощения за свою ошибку. После этого развернулся, застегнул куртку и ушел оттуда. За деревьями и крышами домов высилась водонапорная башня, темная и безмолвная.

Он стоял там и смотрел на нее, засунув руки в карманы куртки. Возможно, он искал именно ту площадку, где мы впервые встретились менее года назад.

– Ты теперь шпионишь за людьми? – спросил он, не глядя на меня.

– Что ты хочешь сказать?

– Церковное кладбище.

– Понял.

Прости.

– Всё в порядке.

Его голос звучал спокойно и тихо.

– Ты часто посещаешь ее? – спросил я.

– Могилу?

– Да.

– Так часто, как могу. Из Хагсетры тут недалеко. А ты?

– Это был первый раз.

– Для меня этот раз будет последним на какое-то время.

– Почему?

– Я осужден за побои. И за хранение. Меня завтра отправляют в центр для трудных подростков в Хаммаргорден, в Экере.

«Хаммаргорден» хотя и не был таким «знаменитым», как «Юмкиль», но тоже являлся одним из исправительных лагерей с порядками, напоминавшими тюремное заключение. Ходили слухи, что наставниками там подрабатывали криминальные лица, и через них за деньги можно было достать наркотики и оружие.

Побои и хранение. Это не было похоже на Грима.

– На чем тебя поймали?

– На таблетках ЛСД. Мне нужно было продать их, чтобы заработать денег для покупки материалов.

– Каких материалов?

– Для изготовления идентификационных карт и прочего.

– Но они не знают, чем ты занимаешься?

– Нет. – Он опустил глаза. – Об этом они и понятия не имеют.

– Как жизнь в Хагсетре?

– После того, как отсижу в Хаммаргордене, перееду.

– Куда?

– Албю. У меня там живет друг, иногда разрешает ночевать у него. И теперь он позволил мне жить у себя, так что мне есть куда идти. Я не могу оставаться дома. Папа пьет большую часть времени. Я пытался разобраться со счетами, но деньги кончились. Я даже платил какую-то часть расходов сам. И мама… дома не живет. – Он снова поднял взгляд на башню. – Ты все разрушил. Не Тим. Это ты заставил его вести себя так. Ты, долбаный травильщик. После всего того, о чем мы говорили, именно про это дерьмо, выясняется, что ты в точности такой же. И это ты принудил Юлию… она была умная, Лео, она никогда бы не зашла так далеко.

– К чему я ее принуждал? Встречаться со мной?

– И ты ничего не сказал, – продолжал Грим, как будто не слушая меня. – Ни о Тиме, ни о Юлии. Ты вообще ничего не сказал. – Он хохотнул. – Господи, как же ты заврался… Я даже не могу вспомнить, сколько раз, потому что их было слишком много.

– Она тоже ничего не рассказала.

Я почувствовал удар в грудь, как он схватил меня за куртку, и земля ушла из-под ног. Я ударился затылком о замерзшую землю, и голову пронзила резкая боль. Грим грубо прижал локоть к моему горлу, почти прижался лицом к моему лицу, и я глядел в его потемневшие глаза. Я не мог пошевелиться.

– Не сваливай все на нее, – сказал он, повышая голос и уже практически крича. – Тебе ясно? Ты понял?

– Прости, – выдавил я треснувшим голосом.

Рука Грима затрудняла дыхание. Он не сводил с меня глаз. Потом моргнул, отпустил меня и выпрямился. Я поднялся с земли. В затылке ломило. Грим уже отвернулся и удалялся от меня. Он остановился, обернулся, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но не смог и просто выдохнул. Я переводил дыхание и разглядывал его.

– Возможно, увидимся еще, Лео, – сказал он под конец.