Невидимка с Фэрриерс-лейн

Перри Энн

– Полагаю, что этот вывод напрашивается сам собой, – согласился Ламберт. – Но Блейн же был знаком с Годменом, и тому нетрудно было убедить его сойти с дороги и направиться во двор.

– Неужели? Я бы не захотел направиться в темный двор с мужчиной, чью сестру я соблазнил, а вы?

Ламберт уставился на него, покраснев от смущения и оскорбленных чувств.

– Думаю, вы спешите с выводами, Питт, для которых нет никаких оснований. Кингсли Блейн был красивый молодой мужчина с хорошо подвешенным языком, но при этом довольно простодушный. Он влюбился в талантливую актрису, не то чтобы по-настоящему красивую, но… привлекательную женщину, которая знала, как манипулировать

мужчиной. – В голосе Ламберта одновременно звучали уверенность и презрение. – И если кто был соблазнен, так это именно Блейн, а не она. Годмен мог яростно отрицать это, но он знал правду. – Ламберт покачал головой. – Нет, Питт, Тамар Маколи вовсе не была невинной девушкой, соблазненной грубым, развратным мужчиной. Никто из знавших всех этих людей не мог и вообразить себе иное. Думаю, очень легко поверить, что Блейн охотно пошел вместе с Годменом, считая себя в совершенной безопасности.

Томас немного помолчал, потом сказал, стараясь, чтобы в его голосе не было слышно сомнения:

– Возможно, именно Тамар Маколи была инициатором любовной интриги и соблазнительницей. Но, вы думаете, она допустила бы, чтобы Блейн это тоже понимал?

– Понятия не имею, – Ламберт был по-прежнему настроен презрительно, – но какое это имеет значение?

Питт слегка переменил позу. Ему очень хотелось попросить Ламберта открыть окно. В комнате совершенно нечем было дышать.

– Дело ведь не в характере их отношений; важно, что о них думал сам Блейн. И если он считал себя чертовски развращенным человеком, который закрутил интрижку с актрисой, тогда, значит, он мог чувствовать себя виноватым и опасаться за себя, как бы это ни казалось смешно.

– Сомневаюсь, – ответил Ламберт, но по мере того, как резонность соображений Питта доходила до него, его лицо становилось все более угрюмым и недовольным. – Годмен был невысок и субтильного сложения. Блейн тоже был худощав, но высок. И не думаю, что он мог испытывать перед Годменом чисто физический страх.

Питт пошевелился. Он чувствовал себя неважно и бессознательно потянулся к воротнику, опасаясь, что вот-вот задохнется.

– Хорошо, но если Блейн был высок, а Годмен – мелок и субтилен, вряд ли он смог, убив Блейна, поднять тело, приставить его к стене и держать в таком положении, пока не прибьет ступни и руки к двери… Вы не знаете, кстати, выяснилось ли, как он со всем этим справился?

Ламберт покраснел еще гуще.

– Нет, не знаю и знать не хочу, инспектор Питт. Он пребывал, очевидно, в такой ярости, что оказался в силах это сделать. А может, он все-таки не был настолько слаб, как кажется. Говорят, у сумасшедших может появиться сверхъестественная сила, когда на них находит приступ безумия.

– Возможно, – ответил Томас, очень сильно сомневаясь в этом.

– Но сейчас-то какое это может иметь значение? – резко наступал Ламберт. – Дело было сделано, и совершил это Годмен, что несомненно. Блейн, бедняга, был прибит кузнечными гвоздями к двери конюшни.

Теперь старший инспектор побледнел и говорил с глубоким чувством горечи.

– Я сам видел тело, – он невольно вздрогнул, – прибитое кузнечными гвоздями к двери конюшни. Руки раскинуты, как у Христа, ноги сведены вместе, и все вокруг залито кровью. Годмена видели, когда он выходил из переулка весь в пятнах крови. Значит, он как-то сумел поднять тело, может, сначала пригвоздив одну руку, потом другую.

– А вы когда-нибудь пытались поднять мертвое тело, Ламберт? – очень ровно спросил Питт.

– Нет. Я также не пытался кого-нибудь распять или прокатиться на велосипеде по натянутому канату, – отрезал Ламберт, – однако

факт, что мне это не по силам, еще не означает, что это невозможно осуществить. Что вы пытаетесь всем этим сказать, Питт? Что убийца не Годмен?

– Нет, я просто пытаюсь понять, что тогда случилось и что заставило судью Стаффорда снова опросить всех свидетелей. Очевидно, его беспокоило заключение медицинской экспертизы. Интересно, так ли это на самом деле?

– А что вас заставляет думать, что что-то было не так?

– Он очень был скуп на слова, но разве медицинское заключение не могло тогда стать основанием для апелляции?

– Да, но в том заключении не содержалось ничего важного, потому апелляцию и отклонили.

– Возможно, это и обеспокоило позже Стаффорда, – предположил Питт.

– Но это не имеет отношения к свидетельским показаниям, – с совершенной уверенностью заявил Ламберт. Он слегка подался вперед, сосредоточенно вглядываясь в Томаса. Лицо его опять стало жестким, хмурым. – Послушайте, Питт, это было очень трудное дело для следствия, но не для свидетельства, нет – там было все совершенно ясно, свидетели преступления нашлись. Трудным оно было из-за общей атмосферы. Мои люди испытывали ужас, как и все общество. Мы видели мертвое тело Блейна, помилуй нас Господь. Мы видели, что с ним, беднягой, сделало это чудовище.

У Питта на мгновение сжалось сердце. Ему приходилось видеть трупы, и он ощутил одновременно ужас и жалость, вообразив себе страх жертвы в тот момент, когда она глядит в глаза своей смерти, безумие ненависти, исказившей лицо убийцы, потрясение полицейских при виде изуродованного тела, ту ярость, которая пусть ненадолго, но лишила их разума и отпущенного природой запаса гуманности.

Ламберт, очевидно, заметил раздумье Питта:

– Но можно ли осуждать полицейских за такие чувства?

– Нет, нельзя, – согласился Томас. – Разумеется, я не могу их за это осуждать.

– А заместитель начальника полиции каждый день нас песочил, иногда по несколько раз в день, и требовал, чтобы мы как можно скорее нашли того, кто это совершил, и доказательства его вины.

Ламберт вздрогнул, как от холода, хотя в комнате было невыносимо жарко, и лицо его исказила болезненная гримаса.

– Вы представить не можете, как это было! Он каждый день рассказывал, что об этом пишут в газетах, какие страшные антиеврейские выступления происходят на улицах, какие надписи появляются на стенах домов; что народ побивает евреев камнями, швыряет в них отбросы, разбивает стекла в синагогах. Он так распространялся, словно мы сами ничего слыхом о том не слыхали. Говорил, что мы должны все расследовать в течение сорока восьми часов. – Губы Ламберта искривила презрительная усмешка. – Однако не сообщил, каким способом. А мы делали все, что могли, – клянусь, Питт. И все сделали как надо. Мы опросили всех людей в окрестностях места убийства, начиная со швейцара, который сообщил Блейну просьбу, переданную через мальчика…

– Какого мальчика? – перебил Питт.

– О, Годмен передал просьбу Блейну о встрече через какого-то уличного мальчишку, – объяснил Ламберт. – Это была не письменная просьба, а устная; во всяком случае, Годмен был тогда достаточно трезвомыслящ, чтобы так сделать. И, очевидно, затаился в дальнем темном конце улицы и подождал, пока в театре погаснут огни, а Блейн выйдет, и затем сразу же подослал мальчишку сообщить, что О’Нил ждет его в клубе. Чтобы знать наверняка. И поэтому Блейн повернул на север и пошел в Сохо. Это засвидетельствовал швейцар. А Годмен, очевидно, следовал за Блейном, затем опередил его и напал уже на Фэрриерс-лейн, где и убил.