Невидимые люди
Шрифт:
А сама Вероника жила хорошо, грех жаловаться. Впервые в жизни она стала прилично зарабатывать и ни от кого не зависела. И впервые ее жизнь принадлежала только ей.
Здесь, в этой стране, такой горячей и непредсказуемой, такой шумной, опасной, бурлящей, где одни женщины ходили, закутанные в хиджабы, другие напяливали на голову парики, а третьи шлялись по улицам полуголые, она впервые почувствовала себя не игрушкой в руках мужчин, но самостоятельным человеком.
К ее удивлению, эта страна благоволила ей. Нигде еще ее чудные рыжие кудри и хорошенькие щечки с веснушками не пользовались
Короче, Вероника была вполне довольна своей жизнью.
Глава третья
Наступил вечер. Загорелись тусклым светом уличные фонари, закрылись мелкие магазинчики, торговавшие всякой хозяйственной дребеденью, но движение на дорогах осталось таким же оживленным, как и в дневные часы. Автомобили неслись с огромной скоростью, подрезая друг друга и попутно сигналя. То и дело шныряли неосторожные пешеходы, норовившие бесславно закончить свой жизненный путь под колесами; сумасшедшие велосипедисты, соревнуясь в скорости с мотоциклами, ныряли в этот абсолютно не поддающийся логике поток…
Марина с тоской глядела на эту чужую жизнь. Если бы несколько месяцев назад ей сказали, что она окажется здесь, в этой стране, где зимой тоскливо и сыро, а летом угнетающе знойно, – она бы ни за что не поверила! Высокие деревья, похожие на елки, с мягкими, пушистыми ветвями вместо колючих иголок, отбрасывали длинную тень в свете уличного фонаря, который светил тускло и скучно. В этом же свете отражались мелкие, суетливые капли дождя, падающие на землю.
«Когда уже закончится эта ужасная зима?! – с тоской думала Марина, глядя на капли, которые заливали автобусную остановку, забрызгивали ноги и, как маленькие стеклянные осколки, кололи лицо, руки, шею. – Как только приду домой, надо срочно заварить себе глинтвейн с корицей, апельсином и медом, – решила она. – Не хватало еще разболеться!»
Да и что это за зима?! По ее представлению, зима должна была быть морозной, белой, жгучей, со снегом, который покрывает голые деревья пушистым одеялом, с нарядными елками, украшенными веселыми огоньками, с высокими тяжелыми сугробами… И, самое главное, с теплыми домами, где даже в самый жестокий мороз можно согреться. Можно подойти к горячей батарее и положить на нее руки, прижаться лбом к окну и смотреть, как падающие хлопья снега играют в свете уличного фонаря, словно танцуют. На окне от дыхания остается облачко пара, и она, как ребенок, рисует на нем смешную рожицу, или домик, или зайчика какого-нибудь. И от этой уютной, родной, близкой теплоты тянет в сон и хочется утонуть…
Но нет, утонуть ей, по всей видимости, придется сейчас, в этих склизких лужах, образовавшихся после дождя. Кстати, он все еще идет. В ботинках хлюпает вода, и шарф промок… Если она не подхватит воспаление легких, то это будет просто великая удача и огромное счастье, потому что болеть она совершенно не имеет права!
Марина работала много и тяжело, выходила из дома рано утром, чтобы успеть на две, а то и на три уборки, и забыла, что такое брезгливость, отвращение
Как-то сами собой появились клиенты. Выяснилось, что в Израиле услуги уборщиц пользуются повышенным спросом. Поначалу Марина очень удивлялась – она привыкла к тому, что хозяйка убирает свой дом сама, и готовит сама, и детей нянчит сама, и за покупками ходит сама… А тут, как выяснилось, продукты привозит посыльный из ближайшего супермаркета, детей, даже самых маленьких, воспитывают няньки и детские сады, а квартиры убирают уборщицы, которых всегда не хватает. Поэтому работы у Марины было достаточно.
Сначала она бралась за все, что ей предлагали. Кого только не было среди ее клиентов! Пара гомосексуалистов, которые всегда оставляли после себя горы немытой посуды и грязное постельное белье; семья веганов, которые заставляли ее мыть унитазы содой и предлагали купить их высокопитательные фруктовые напитки; мать-одиночка с двумя детьми, один из которых, мальчик, наряжался в женские платья и шокировал Марину внушительной коллекцией косметики… Были и многодетные религиозные семьи, и женатые пары, которые воспитывали кроликов вместо детей, и пенсионеры, впадающие то в маразм, то в депрессию.
Как правило, хозяева делились на две категории. Одни были требовательны к обслуживающему персоналу, нетерпимы к ошибкам и скоры на расправу. С такими нужно разговаривать вежливо, работу свою выполнять ответственно и вести себя так, как будто тебя не существует, тогда появлялась надежда, что они пройдут мимо и не заметят. Другие, напротив, стеснялись своего хозяйского положения, заискивали перед прислугой, а иногда и помогали в уборке. С ними дело обстояло проще, они, как правило, были благодарны, нетребовательны и приветливы.
Но существовала и третья категория, к счастью, наиболее редко встречающаяся: те, кто упивался своей властью, демонстрировал превосходство и не упускал возможность колко сообщить о бесконечной пропасти, пролегающей между ним и обслуживающим персоналом.
Марине на хозяев везло. Она работала добросовестно, они вели себя корректно и уважительно. Языками Марина владела слабо, то есть вообще не владела, а учитывая ее природную робость и даже трусоватость, попытки объясниться превращались в бесконечную муку, и только настойчивость предлагающей стороны (которая знала истинную ценность хорошей уборщицы) и умоляющий взгляд – с другой (которая отчаянно хваталась за любую работу) кое-как решали вопросы коммуникации.
Марина мыла подъезды в многоэтажных домах, убирала офисы адвокатов и кабинеты врачей, по вечерам отмывала парикмахерскую от волос и краски… По пятницам она трудилась в реабилитационном центре для душевнобольных, и эта подработка была, пожалуй, самой неприятной. Хотя работы как таковой было не слишком много, само место внушало иррациональный ужас и желание сбежать как можно скорее. Каждое движение, каждый звук отдавался гулким эхом, и Марине нередко чудилось, что за ней кто-то наблюдает, что за каждой закрытой дверью подстерегает умалишенный, готовый наброситься на нее. Страшное, мертвое место.