Невидимые руки

Сетербаккен Стиг

Она провела курсором по грубым доскам двери и нажала несколько раз, словно ожидая, что дверь откроется и там, за ней, окажется ее пропавшая дочь.

Я положил руку ей на плечо.

— Это никак не связано с игрой, — сказал я.

Она перестала щелкать мышью, не обратив внимание на мою руку.

— Это бесполезно, — сказал я. — Марии там нет.

В груди у меня что-то отдалось, когда я это сказал, и я не сразу понял, почему у меня так защемило сердце. Оказалось, что я впервые произнес имя Марии вслух.

Я убрал руку. Она повернулась и посмотрела на меня. Я не знал, как мне следует расценивать ее взгляд, и поскорее уставился в экран, устремив взгляд на курсор, застывший на замочной

скважине. Я чувствовал, что она все еще смотрит на меня. Подумал о кровати, стоящей в нескольких метрах от нас. Попытался подумать о чем-то другом. Попробовал представить себе госпожу Гюнериус, которая лежала с изувеченными ногами и отказывалась рассказать о том, как умудрилась попасть в такой переплет. Я попробовал вспомнить, зачем, собственно, я сюда пришел, но напрасно. Что бы я ей ни говорил, это только подогревало ее веру в то, будто расследование продвигается, будто могут всплыть новые улики, что рано отказываться от надежды, рано впадать в отчаяние. Потом, подумал я, до нее, конечно, дойдет, что ничего нового не делалось и не могло делаться, помимо того, что уже было сделано. Поймет, что не предпринималось никаких попыток хоть что-то сделать, потому что ничего сделать было уже нельзя. И тогда, подумал я, она должна будет почувствовать ко мне презрение и ненависть. Тогда, подумал я, она сможет считать, что во всем виноват я.

Я выкурил две сигареты, пока шел к супермаркету. Только пройдя часть пути, я заметил, что дождь прекратился. Небо по-прежнему напоминало губку: чуть-чуть нажми — и опять польется. Влага была повсюду, словно город, как большой, обросший мокрой шерстью зверь, выползал из моря.

Дождь возобновился, пока я был в магазине. Он бил по витринам, рекламные плакаты на улице набухли и начали отслаиваться. Кассиршу звали Шанталь, на бейджике, приколотом у нее на груди, было написано, что она практикант. Я видел, что она нервничала и издавала вздох облегчения всякий раз, когда кассовый аппарат выбивал чек. Я представил себе, что через пару дней ее могут найти за мусорными баками, с перерезанным горлом и у нас в участке заведут новое уголовное дело об убийстве практикантки Шанталь (23).

Анна-София стояла в дверном проеме, когда я вышел из кабины лифта. Она ничего не сказала, когда я поздоровался. Стояла молча, преградив мне дорогу. В конце концов мне пришлось попросить ее подвинуться. Тогда она сердито распахнула дверь, так что дверная ручка стукнула о стену, но осталась стоять на своем месте. Я протиснулся мимо нее и вошел в квартиру.

— И где тебя носило? — спросила она.

— Я работал, — сказал я и попробовал одним движением снять ботинок, но мокрые шнурки не поддались.

— Работал, — передразнила она. — Понимаю. Только ты не говоришь, что был на работе, ты говоришь просто — работал. Тогда я задам другой вопрос. Где ты был, где ты работал?

— У себя в кабинете, — сказал я. — Читал досье. Ужасно много бумаг.

Я наконец справился с узелком на втором ботинке и снял его. Взял пакеты и пошел на кухню. Там все было в пару, окна не видно. На плите выкипал чайник. Я тут же выключил горелку, передвинул чайник, и он зашипел.

— Надо быть осторожней! — крикнул я не оборачиваясь и начал вынимать еду из пакетов. — Это может быть опасно! — продолжал я, хотя не знал, тут ли она. — Ты чуть не спалила кухню!

Я свернул пакеты и положил их в шкаф под столом.

— Ты с ней спал? — услышал я вопрос прямо над ухом.

Я повернулся.

— Что ты хочешь сказать? — спросил я, стараясь говорить как можно спокойнее.

Она засмеялась.

— Что я хочу сказать? — Ее голос дрожал. — Совершенно элементарную вещь.

Догадаться нетрудно. Я спрашиваю, спал ты с ней или нет? А ты делаешь вид, что не имеешь ни малейшего представления, о чем я веду речь. Интересно. Тянешь время, чтобы придумать отговорку, так ведь? Этим ты сейчас занимаешься. Ломаешь голову, чтобы сказать что-нибудь и не проговориться?

— Анна, — сказал я. — Я так не могу… Я этого не вынесу, особенно сейчас.

— А когда тебе станет легче? Ты помнишь, о чем я тебя спросила? Я спросила, спишь ли ты с ней. — Она взмахнула руками. — Так когда же ты ответишь мне на этот вопрос? Я ведь не очень много требую, так ведь? Я ведь не прошу тебя произнести речь на заседании Совета Безопасности ООН, правда? Ответь «да» или «нет».

— Нет, — сказал я и почувствовал, что все во мне сопротивляется этому нелепому допросу. — Я не спал с ней.

— Ну вот видишь, — сказала она явно облегченно. — Ответить было совсем не трудно.

Она повернулась и ушла.

— Но это ничего не значит! — крикнул я ей вслед.

Я стоял и ждал в полной уверенности, что она вернется на кухню. Но по мере того, как время шло, а она не приходила, росло ощущение, что в комнате ее не было, что она вышла из квартиры, хотя я знал, что уйти она никуда не могла. Тогда я подумал, что она стоит в коридоре, прямо за углом, и слушает. Чем дольше я оставался у стола, тем сильнее было ощущение, что она тут, совсем близко.

— Она довольно симпатичная женщина, — сказал я не очень громко и подумал, что если ее, как я думал, нет, то она войдет, услышав меня, чтобы узнать, что я такое говорю. — Сексуальная, — сказал я. — Я заметил это в самый первый раз, как пришел к ней.

Я вслушивался, пытался понять, тут ли она.

— Как только она переживет потерю глупой девчонки, останется только намекнуть ей, что я был бы не прочь… За ней дело не станет, в этом я совершенно уверен.

Я посмотрел в окно, запотевшее стекло стало чистым, но на улице дождь лил по-прежнему не переставая.

— Эй, детка?

Я услышал сирену и шаги в квартире этажом выше, потом урчание в животе, уж не помню, когда я в последний раз ел, и вдруг почувствовал себя совсем опустошенным, как будто кто-то воткнул в меня кол и крутит, и крутит, и не может ничего найти.

— Детка? — повторил я. — Ты здесь?

Помню, «Дело корейцев» было худшим из всех наших расследований. Чем дольше мы с Бернардом занимались им, тем больше в нем загадок появлялось. Две проститутки отправились на тот свет, один полицейский погиб, а мы так и не сумели схватить истинного виновника, в этом я был абсолютно убежден. Лучше уж было выбрать первого попавшегося и арестовать его прямо на месте. Шансы на то, что именно он был виновным, если бы арест произвели по горячим следам, были довольно высоки. По крайней мере тогда нам так казалось. Мы сами своим дополнительным расследованием внесли путаницу туда, где раньше был, если судить по полицейским отчетам, идеальный порядок, комар носа не подточит, каждая деталь на своем месте, все аргументированно и логично. Все это было зафиксировано в досье до того, как мы взялись за проверку. Все собранные прежде неопровержимые улики рухнули, как карточный домик. Да, мы наломали дров. Мы запутали след, который привел бы нас к раскрытию дела, если бы мы вновь могли его найти, потянуть за ниточку и двигаться дальше шаг за шагом, пока он не вывел бы нас на преступника. Но с первого мгновения, когда у нас появились новые догадки о том, что произошло, мы свернули не в ту сторону. В конце концов все же какой-то просвет появился, когда мы отделались от ложных заключений, тех, которые завели нас далеко от того, что всем в отделе было и так предельно ясно, прежде чем дело передали нам.