Невидимые руки

Сетербаккен Стиг

— Наверное, нелегко без машины передвигаться по городу, чтобы поговорить с таким количеством разных людей? — спросила она.

Я осторожно вытащил бутылку и налил нам обоим, потом сел на диван рядом с Ингер.

— Во всем есть свои плюсы, — сказал я. — За рулем мне было бы нельзя пить.

Мне хотелось, чтобы мы целый день могли сидеть и болтать о всякой ерунде.

— Почему ты не берешь такси?

— Не знаю, не приходило в голову.

Мы помолчали. Ингер поняла, что я о чем-то задумался, и спросила, о чем.

Я пригубил вина.

— О том, что мне

сказал однажды отец.

— И что он тебе сказал?

— «Никогда не езди на такси».

— Почему?

— Не знаю. Просто сказал: «Никогда не такси».

Ингер улыбнулась:

— И что, ты так хорошо усвоил его совет?

— Наверное, — сказал я.

— Вы с ним похожи?

— Внешне?

— Ну да. И по характеру тоже.

Я задумался, попытался сообразить. Получалось, что мне надо представить себя со стороны и рассказать о самом себе в третьем лице, а в этом было что-то нечестное. По-моему, что я ни скажу, будет далеко от истины. В таких вопросах так легко попасть пальцем в небо.

— Он умер, когда мне было пятнадцать лет.

Ингер держала бокал в руке, но еще не пригубила вина, ждала, когда я продолжу рассказывать об отце.

— Я никогда не хотел быть похожим на него, — сказал я. — Не хотел стать таким, как он. Вообще-то, мы были очень разными людьми. И характеры у нас были разными. И чем дальше, тем сильнее мы расходились в разные стороны. Это происходило, пока он был жив. Я точно не знаю, но думаю, что если бы он все еще был жив, я продолжал бы упорствовать и развиваться по-своему. Сейчас я был бы уже совсем не похож на него ни в чем. Но только после его смерти, когда его не стало и мне уже не нужно было стремиться вырабатывать собственный характер, я, как мне кажется, занял то место, которое он оставил свободным после себя в этой жизни.

Я посмотрел на Ингер, не очень уверенный, что она поняла сказанное мной.

— Я планировал пройти по собственному пути, но вдруг его путь оказался свободным, и дело кончилось тем, что я пошел по нему.

— Почему ты не завел ребенка?

— Не знаю. Так вышло.

Мне в голову пришла абсурдная мысль: у нас обоих нет детей.

К счастью, это не пришло ей в голову.

— У тебя есть друзья? — спросила она.

Я рассмеялся.

— Почему ты смеешься?

— Не знаю, — сказал я, сам не понимая, что вызвало смех.

— Не знаешь?

— Не знаю, что отвечать! — сказал я.

— У тебя нет друзей? — удивленно спросила она.

— Нет! — засмеялся я.

— Ты ни с кем не дружишь на работе?

Ингер была совершенно серьезна.

— В таком случае я моху назвать Бернарда.

— Бернард?

— Да.

— Почему ты считаешь его своим другом?

— Просто потому, что он мой друг, — сказал я.

Отвечать на ее вопросы было мучительно, но в то же время приятно. Она не сдавалась и продолжала меня расспрашивать.

— Просто так не бывает.

— Потому что мы…

Я уже хотел прекратить ее бессмысленные расспросы, но вдруг понял, что если я когда-нибудь захочу поделиться с ней той историей, рассказать, что нам довелось пережить в Кракове, то сейчас — самое время.

—

Хорошо, слушай, — сказал я. — Когда мы были в Кракове в прошлом году…

— Ты и он?

— Да, Бернард.

Я замолчал не потому, что раздумал рассказывать, а потому, что подыскивал нужные слова. Мне никогда не приходило в голову, что про это придется рассказывать кому-то, поэтому я не знал, с чего начать.

— Нас с ним отправили в Краков по поводу одного дела, связанного с нелегальной перевозкой людей в грузовых фурах. Когда фуру загнали на паром, там все задохнулись. Все до одного погибли. В деле было замешано несколько норвежцев, и поэтому нам с Бернардом поручили приехать на место и проверить след, который мог вывести нас на организаторов с польской стороны.

Ингер завозилась на своем краю дивана, вытянула ноги и толкнула меня в бок.

— Расследование зашло в тупик. Оно с самого начала было безнадежным. Потом в газетах написали, что норвежские детективы помогли своим зарубежным коллегам раскрыть его, но правда состоит в том, что дело вообще не было раскрыто. Нам удалось задержать только второстепенных участников. Двоих схватили, остальные остались на свободе.

Ингер молчала и слушала, предоставив мне возможность выговориться.

— Когда мы были в Кракове, мы вышли на одного парня, сутенера, который, ну, как бы это сказать, напрямую не был связан с нашим делом, но мы постоянно наталкивались на его имя. Он как будто все время был на заднем плане, как будто ни во что не вмешивался, не оставлял явных улик, мы ни в чем не могли его обвинить, но в то же время он казался нам главной фигурой. Все сходилось к нему, но мы никак не могли до него добраться.

Внезапно у меня возникло ощущение неловкости оттого, что надо было продолжать. Я допил вино в своем бокале. Ингер сидела все такая же спокойная и слушала. Ее внимание показалось мне преувеличенным. По крайней мере, я его не заслужил.

— А Бернарду очень хотелось до него добраться, — сказал я. — Не знаю, почему он так уперся. Может, оттого, что этот парень казался нам страшным мерзавцем, и хотя мы понимали, что не сумеем его прижать, попробовать все-таки стоило. Мы вышли, в частности, на одну из его девиц…

По лицу Ингер я понял, что она не ждет пикантных подробностей.

— Ну так вот, — сказал я, — в тот вечер, перед отъездом, мы отправились в старый город, посидели в одном из подвальчиков и порядком выпили пива. К концу вечера Бернард отправился в туалет, но тут же вернулся и потащил меня за собой, ничего не объясняя, мимо туалетов, во дворик, где под навесом стояли контейнеры для мусора. Там, прислонившись к одному баку, стоял тот самый сутенер. Парень был так пьян, что еле держался на ногах. Не знаю, как это вышло, где он ее подобрал, но у Бернарда оказалась в руках железная труба, и, прежде чем я успел сказать слово, он ударил сутенера этой трубой. Сутенер даже охнуть не успел, сполз на брусчатку без единого звука. Бернард бил его изо всех сил, потом отбросил трубу. Я не помню, что думал в ту минуту. Наверное, что нам надо смываться, но только я нагнулся за трубой — и тоже приложил его пару раз.