Невидимые руки
Шрифт:
Так вот, когда она заболела, магия чисел перестала воздействовать на нее или, что тоже могло быть вполне вероятно, ее невидимые покровители потеряли к ней всякий интерес и она перестала получать от них сообщения. Теперь у нее появились другие заботы, связанные в основном со здоровьем. Прежде я не разделял ее увлечений и даже порой ссорился с ней. Но когда этот период ее жизни закончился, мне стало ее жаль, я захотел, чтобы она вновь начала вычитывать скрытый смысл в окружающих повседневных вещах, — ведь это для нее было реальностью, своего рода инструментом,
Однажды, когда я стал подшучивать над каким-то ее предположением, буквально высосанным из пальца, она спросила меня, а есть ли разница между тем, чем она занималась, и моей работой?
Теперь она этого не помнила. Казалось, вся прежняя жизнь стерлась у нее из памяти, исчезла, выветрилась. Казалось, она забыла, что когда-то была Анной-Софией Рейхельт.
— Ты не мог бы провести дома несколько дней, взять отпуск? — спросила она.
Мы сидели на диване и смотрели по телевизору развлекательную программу. Несколько случайно выбранных в зале зрителей пытались как можно более точно определить, сколько денег спрятано в мешке с нарисованным на нем знаком доллара.
— А чем я займусь дома?
— Посидишь со мной.
— Посижу с тобой перед телевизором?
Она взяла пульт, выключила телевизор, подобрала под себя ноги и повернулась ко мне.
— А что ты теперь скажешь? — спросила она.
Нельзя понять, говорила она в шутку или всерьез.
— Мне никто не даст отпуск. У меня ведь важное дело, — сказал я. — Сама знаешь.
Она обдумывала сказанное. Потерлась подбородком о колено, поцокала зубами, потом спросила:
— Как ее зовут?
Что бы я ни ответил, она тут же зацепилась бы за это.
Она улыбнулась:
— Вот и хорошо.
— Что именно хорошо?
— Хорошо, что ты перестал притворяться.
Она замахала руками и попыталась сказать моим голосом:
— Что именно хорошо? — Потом хлопнула себя по лбу. — Что хорошо?
Ее голос становился все более неестественным:
— Боже мой, о ком это ты говоришь? — И добавила: — Я ничего не понимаю!
Это было ужасно. Она говорила совершенно мужским голосом.
Я собрал все свои силы, чтобы сохранять спокойствие.
— У меня сейчас трудное расследование, — сказал я. — Я над ним работаю.
— Вот как? — сказала она. — Так все же, как ее зовут? Ты что, не можешь назвать ее имя?
Казалось, что свойственная ей прежде, до болезни, острота ума вдруг вернулась, только в искаженной форме.
— Ингер, — сказал я. — Но почему это тебя занимает?
Анна-София рассмеялась:
— Ингер? Уже неплохо. Что это еще за Ингер?
Она начала строить гримасы.
— Ингер, Ингер, Ингер, Ингер… Хорошо трахается? А в рот берет охотно
Я почему-то вспомнил, как Ингер положила в мои промокшие ботинки мятую газету. Наверное, она хотела, чтобы я почувствовал, какая она заботливая, хотела, чтобы я снова пришел.
— Так? — крикнула Анна-София и бросила в меня стакан. Он отскочил на пол, где, не разбившись, продолжил крутиться.
Я взял тарелку и вышел на кухню.
— А в зад ты ее трахал? — услышал я. — Нет?
Казалось, она еще долго будет кричать, а может быть, придет вслед за мной на кухню, так что я ушел в ванную и запер за собой дверь. Сел на унитаз, стал слушать, как она бегает по квартире. Потом она неожиданно спокойно позвала меня:
— Кристиан? Кристиан? Где ты?
Прошло много времени, прежде чем она начала теребить дверь в ванную:
— Эй!
Дверная ручка задергалась, потом раздался сильный стук, и наступила тишина.
— Кристиан?
Я подумал об Ингер, о тех переменах, что и в ней, конечно, произошли за все это время испытаний. Подумал о том, что в ее душе уничтожил страх, а что оставил? Как она изменилась за год?
— Открой!
У меня перед глазами стояла Ингер. Многоликая Ингер. Теперь я без труда представлял, какая она была до исчезновения Марии, какая стала потом, какой может стать в будущем.
— Пожалуйста, открой, Кристиан!
В щелку двери я видел ее силуэт. Я попытался представить себе, как реагировала бы Анна-София, если бы я попал в аварию и получил серьезную травму, лежал бы в луже крови, на грани жизни и смерти. Как бы этот ужас подействовал на нее? Стала бы она вновь самой собой, такой, как раньше? Проник бы страх в нее так глубоко, что она смогла бы вернуть себе свое прежнее «я»?
— Кристиан?
И еще я подумал, что все события, происходившие до сих пор со мной, особенно меня не затрагивали. Они происходили во внешнем мире, а не рождались в моей душе. Конечно, я был частью внешнего мира, но от этого он не становился частью меня самого. Если бы мне пришлось выделить самое важное происшествие, что бы я вспомнил? Если бы пришлось поделиться с кем-то самым глубоким переживанием, что бы я рассказал?
— Кристиан? — услышал я еще раз, и вдруг мне в голову пришло, что человеком, который звал меня, мог быть и я.
Тут я вспомнил старика, который прятался в подвале дома № 18. Как много времени он провел там? Кому следует сообщить о его кончине, если в один прекрасный день он перейдет в мир иной, и есть ли такие люди, которых это сообщение заинтересует? Что, если он никому не нужен? Что, если о его смерти некому будет сообщать, ведь он ни к кому не ходил в гости, ни с кем не встречался, так что никто и не подумает отправиться навестить старика Гюстава, потому что тот давно не появлялся?
— Я ничего не помню из своего раннего детства, — сказала Ингер. — Воспоминания начинаются только с того момента, как я пошла в школу. До школы я не помню почти ничего.