Невидимые знаки
Шрифт:
Может быть, мне следовало бы.
Черт, я действительно должен был завернуть его.
Нервы затрепетали в моем нутре. Я сделал все, что мог. Я наточил швейцарский армейский нож и провел большую часть утра, стараясь не облажаться.
Это не было красиво.
Это не было идеально.
Но это было лучшее, что я мог сделать... пока.
Я напрягся, увидев каждый изъян на скопированном лице ее любимого плюшевого котенка, Пуффина.
— О, боже... — Пиппа разгладила резное существо в своих
Вряд ли.
Но благодарность, с которой она приняла мой обычный и примитивный подарок, грозила разрушить то подобие мужчины, которое у меня осталось. Осужденного человека. Преступника.
Столько лет я позволял только ненависти и гневу управлять собой. Теперь, в тюрьме другого типа, я обнаружил, что любовь и надежда подпитывают меня, не имея большей силы.
Я улыбнулся.
— С днем рождения, Пиппи.
Эстель вздохнула.
— Гэллоуэй... — Ее глаза слезились. — Это... это прекрасно.
— Пфф. Это отстой. Но это моя первая попытка. В следующий раз я сделаю лучше.
— Ты всегда так говоришь. А я продолжаю говорить, что я люблю твои первые попытки.
Любовь.
Мое сердце учащенно забилось при мысли о том, что я когда-нибудь смогу заслужить такие чувства.
— Я не хочу второго. — Пиппа обняла деревянную фигурку с зазубренным хвостом и резными усами. — Я хочу эту. Она мне нравится. — Пиппа осыпала мои щеки поцелуями. — Спасибо, спасибо, спасибо. Он идеален.
Я засмеялась, отмахиваясь от нее.
— Ну, я рад, что тебе нравится. Не за что.
Она ушла, расхаживая перед Коннором, делая все возможное, чтобы заставить его ревновать.
Коннор был прав. Что, черт возьми, я могу приготовить для подростка, когда ему исполнится четырнадцать? Он точно не согласится на плохо вырезанного котенка.
Эстель прижалась ближе, ее губы коснулись моего уха.
— Так вот как ты порезался. Вырезал это?
Я кивнул, покраснев от жары.
— Да.
— Мне это нравится, Гэллоуэй. Серьезно. Ты сделал ее такой счастливой сегодня. Спасибо. — Ее палец коснулся моего подбородка, направляя мое лицо к ней. Я послушался трепетного прикосновения и склонил голову, чтобы поцеловать ее.
Мы целовались долго.
Но недостаточно долго.
И я падал так же сильно, независимо от этого.
Я любил эту женщину.
И я не знал, как долго еще смогу сдерживаться, чтобы не сказать ей об этом.
Я не знал, что меня сдерживает. Она уже знала о глубине чувств (как она могла не знать, когда я наблюдал за ней), но я хотел, чтобы этот момент был идеальным. Я хотел, чтобы она знала, что я люблю ее не только за то, что она здесь, но и за то, что она моя навсегда.
Сегодня вечером.
Возможно, сегодня вечером я наконец-то смогу сказать ей об этом.
…
Остаток
Солнце скользило по небу, озаряя нас счастьем, прежде чем, наконец, опуститься и погаснуть на залитом морем горизонте.
Когда сумерки сменились темнотой, ужин был съеден и убран, Эстель стояла и смотрела на уставших детей с такой любовью в глазах, что я был готов поклясться, что в ее взгляде было целое скопление планет.
Это было больше, чем просто любовь. Это было удовлетворение. Полнота.
Кто бы мог подумать, что такие вещи существуют в изоляции.
Мы все были сонные от еды, и мои глаза стали тяжелыми. Однако, как только дети стали укладываться ко сну, у меня появились грандиозные планы, что я сделаю, чтобы преобразить бамбуковую рощу до того, как Эстель присоединится ко мне.
У меня тоже был подарок для Эстель, и он был не только в моих шортах.
Эстель сдвинулась с места, приподнялась на локтях и распустила волосы по плечам, чтобы они запутались в песке. Она была похожа на русалку, которая вылезла из океана на один волшебный вечер. Она выглядела потусторонней... словно могла исчезнуть, как все мифические существа из сказок.
Перейдя в сидячее положение, она перебирала пальцами песок.
Она нервничает... почему?
Не поднимая глаз, Эстель пробормотала:
— У меня есть еще один подарок для тебя, Пип. Если ты не против.
Пиппа села, растянувшись на льняном одеяле у огня. Ее маленькое личико стало торжественным.
— Ты собираешься спеть для меня?
Мое сердце перестало биться.
С тех пор как Эстель проболталась, что она сочиняет песни, она отказывалась рассказывать мне больше, постоянно меняя тему, как будто это было неважно для нашей нынешней ситуации. Но я не преминул признаться, что иногда следил за ней, когда она думала, что осталась одна. Я видел, как она писала в блокноте. Я тайно слушал, когда она напевала определенные строки и пела нежные колыбельные, чтобы уложить детей спать.
Я крал ее секреты один за другим, пока не узнал, как страстно она любила музыку. И какой талантливой певицей она была на самом деле.
Не то чтобы я мог рассказать ей.
Я не должен был знать.
Услышать, как она, наконец, сдается этой части своей вожделенной жизни, было бы величайшим подарком.
Эстель сцепила руки, безуспешно пряча дрожащие пальцы.
— Да, если ты мне позволишь.
Пиппа уткнулась пятками в песок, обняв колени.
— Я буду рада. Пожалуйста.