Невидимый
Шрифт:
— Как отреагировали в школе?
— Директор не стал поднимать скандала. Он подыскал мне место в другой школе. Пересудов было! Я всякого тогда наслушался. В глазах окружающих я был полным дерьмом. Моя жена, конечно, тоже узнала. Я хотел развестись, но она не согласилась. Тогда мы решили уехать. Мое новое место работы располагалось в Эйе, так что мы купили этот хутор. Здесь мне было близко и удобно, да к тому же удалось избежать слухов. Но с Хеленой я уже, конечно, не мог встречаться. Когда ее родители про это узнали, они пришли в ярость. Прислали мне письмо, в котором угрожали убить меня, если я еще раз подойду к их дочери.
—
Долгое время Хагман сидел молча и нервно крутил пальцами. В конце концов молчание стало невыносимым, и Кнутас уже собирался повторить вопрос, когда последовал ответ:
— Хелена не пыталась разыскать меня. Она была еще так молода. Продолжила свой путь по жизни без меня.
— А вы не пытались связаться с ней?
— Нет. Никогда.
— Когда вы в последний раз видели ее?
— Вот тогда. В раздевалке.
— Но вы решили не оставлять жену?
— Да. Она хотела все забыть, и все такое прочее. Почему — я понятия не имею. Меня она никогда не любила. Да и детей тоже, — добавил Хагман, бросив взгляд в сторону закрытой двери, словно желая убедиться, что сын не слышит его слов.
— Дети узнали о случившемся?
— Нет, они ничего не поняли. Йенс тогда уже не жил с нами. Он переехал в Стокгольм, к моей сестре и зятю, сразу после девятого класса. Хотел закончить гимназию там. С тех пор он живет в Стокгольме. Лишь иногда приезжает меня навестить. А дочь живет в Хальмстаде. После гимназии она встретила парня из тех мест и перебралась туда.
Снова наступила пауза. Кнутас заметил божью коровку, которая ползла по ножке стула. «Они везде», — подумал он. Тишину нарушил Кильгорд.
— У вас были романы с другими ученицами, кроме Хелены? — быстро спросил он.
Хагман переменился в лице. Косточки его пальцев побелели, с такой силой он вцепился в подлокотники кресла, грозно уставившись на Кильгорда.
— Что вы такое несете, черт подери? — Слова вылетали, словно снаряды.
Кильгорд выдержал его взгляд:
— Я спрашиваю, спали ли вы с другими своими ученицами?
— Нет, нет и нет. Для меня существовала только Хелена. — Хагман шумно дышал.
— Это точно? Если у вас были отношения с другими ученицами, это все равно выяснится. Проще сразу во всем признаться.
— Вы что, не слышали, что я сказал? Только Хелена. После нее у меня никого не было. Все, с меня хватит. Мне больше нечего сказать.
Лицо Яна Хагмана побледнело, несмотря на загар. Он резко поднялся.
Кнутас понял, что им лучше уехать. Хагман разъярен, так что больше из него все равно ничего выудить не удастся. Во всяком случае в этот раз.
Звонок с урока прозвонил, когда он как раз взялся за очередной пример. Он так сосредоточился на их решении, что забыл о времени. Математика была единственным предметом, в котором он полностью растворялся. Она на мгновение преображала мир, и сам он забывал о времени и пространстве. В такие минуты он был почти счастлив.
Вокруг вскакивали с мест одноклассники. Заскрежетали стулья, с шумом захлопывались книги, грохотали крышки парт.
Как один и тот же звонок мог уводить то в рай, то в ад? Иногда он был таким долгожданным, как ласковые объятия, как спасение в трудную минуту и возможность найти хоть временное убежище в классе.
Сейчас мысли бились в голове, как птицы в клетке, пока он собирал книги, уставившись в парту.
Как пережить эту перемену? Удастся ли ему ускользнуть? Может, задержаться в классе как можно дольше? Тогда, возможно, им надоест его поджидать. Или, наоборот, поторопиться, чтобы выбежать из класса и поскорее спрятаться?
Неопределенность разъедала душу, пока он механически складывал в сумку книги. Когда он подошел к двери класса, боль в животе снова стала почти нестерпимой. Почти не в силах дышать, он вышел из класса, словно шагнув в пропасть.
В коридоре было полно детей с сумками и рюкзаками, сапогами, куртками и шапками, синими и красными мешочками с физкультурной формой. Все, что олицетворяет собой школу, — все то, что он ненавидел. Он почувствовал, что ему надо в туалет, и побежал.
Но прежде он должен забрать форму для физкультуры. Взглядом он отыскал крючок. Его крючок в длинном ряду крючков на кирпичной стене коридора. Никого из ненавистных врагов не было видно.
Добравшись до крюка, он сорвал с него мешок, развернулся и кинулся в туалет, который, на его счастье, оказался свободен.
Запершись, он позволил себе перевести дух. Теперь он просидит на унитазе, пока не закончится перемена и не прозвонит звонок на следующий урок. Правда, это означает, что он на несколько минут опоздает на физкультуру и магистр Стюресон его отругает, но оно того стоит.
Среда, 20 июня
Юхан лежал на кровати в номере и смотрел в потолок. Он только что закончил телефонный разговор с матерью. Она плакала в трубку и жаловалась на то, как все безнадежно плохо, а он пытался ее утешить. Помимо скорби и пустоты после смерти мужа, мама начала осознавать и другие последствия его ухода. Чисто практические. Когда перегорала пробка или засорялась раковина, она чувствовала себя совершенно беспомощной. Возникли и финансовые проблемы, она уже не могла позволить себе многое из того, к чему привыкла, — теперь ей приходилось тщательно планировать расходы, чтобы сводить концы с концами. Друзья и родственники, приезжавшие ее утешить после смерти мужа, навещали ее все реже, а потом и совсем перестали. Семейные пары уже не приглашали ее в гости, как раньше. Собственно говоря, вообще не приглашали. Юхан очень жалел ее, но не знал, что делать, чтобы ее жизнь наладилась. Все это вызывало чувство безысходности. Он так хотел, чтобы у мамы все было хорошо. Ему по-прежнему не хватало времени на то, чтобы пережить собственное горе по поводу смерти отца. Поначалу он был занят всякими организационными вопросами. Похороны, завещание, множество формальностей, которые требовали его участия. Мама пребывала в полной апатии, поэтому все братья обращались за поддержкой к нему. Каждый по-своему. Он был весь в заботах о других, а потом началась гонка на работе, поэтому он так и не успел сосредоточиться на собственных чувствах.