Невинная распутница

Колетт Сидони-Габриель

Он вдруг чувствует себя усталым, одиноким, несчастным. «Я несчастен!» – повторяет он тихонько, хотя ему хочется прокричать эти два слова, чтобы ощутить жалость к себе и утопить горе в утешительных слезах… Сухое пощёлкивание доносится из столовой; через полуоткрытую дверь Антуан видит жену: усевшись на край стола в позе амазонки, Минна опустошает вазу для фруктов и хрустит миндальными орехами…

«Она ужинает! – думает Антуан. – Она ужинает, значит, не любит меня!»

Он ищет теперь защиты в безмолвии, в скрытности и вновь берётся за свою газету:

«Бюро Камилла, расследования деликатного свойства…»

«Минна,

не могли бы мы встретиться в какой-нибудь день этой недели, например завтра? Если вы не хотите прийти ко мне, то назначьте свидание в другом месте, скажем в „Бритиш“: до четырёх часов там никого не бывает.

Жак.»

«Какое глупое письмо! – говорит себе Минна, пожимая плечами. – Он изъясняется как приказчик в магазине, этот маленький Кудерк».

Она перечитывает: «Минна, не могли бы мы встретиться…»– и задумчиво умолкает, прикусив палец остренькими зубами. Записочка тревожит её самой своей нескладностью. А потом, этот неровный почерк, отсутствие привычных вежливых или нежных слов… «Что, если посоветоваться с Можи?» Эта странная мысль так забавляет её, что на лице появляется дерзкая улыбка. Она нервно расхаживает по комнате, барабанит по стеклу, к которому приникла почка каштана, раздувшаяся и остроконечная, как цветочный бутон… Слабый ветер, пахнущий дождём и весной, чуть колышет тюлевую занавеску. Беспричинное отчаяние, непонятное желание переполняют сердце одинокой девочки, оставшейся вопреки всему, как это ни абсурдно, чистой после стольких падений, ибо физического наслаждения она так и не испытала… и по-прежнему ищет среди мужчин неведомого возлюбленного.

Она соприкасается с ними, а затем забывает, подобно невесте в трауре, которая на поле боя поворачивает на спину мертвецов, заглядывает им в лицо и роняет голову со словами: «Это не он».

– Могу я видеть господина Можи?

– Он вышел, мадемуазель.

Этого Минна не предусмотрела.

– Вы не знаете, когда он вернётся?

– Непостоянство его привычек не позволяет высказывать какие-либо предположения на сей счёт, мадемуазель.

«Мадемуазель» в удивлении поднимает глаза на того, кто это сказал, и ей становится ясно, что подобное бритое лицо не может принадлежать камердинеру. Она колеблется.

– Вы разрешите оставить ему записку?

Безбородый молодой человек безмолвно раскладывает на столике в прихожей письменные принадлежности. Он движется с проворством танцора, покачивая бёдрами на ходу.

«Сударь, я заглянула к вам по пути…»

На письме Минна изъясняется с трудом. Воображению её, умеющему рисовать быстрыми яркими мазками, претит вереница медленно выводимых на бумаге слов.

«"Сударь, я заглянула к вам по пути…" И это существо, что торчит за моей спиной! Неужели он боится, что я прихвачу с собой чернильницу?»

Открывается дверь, и в ушах Минны нежной музыкой звучит знакомый голос старого алкоголика:

– Иксем, проводите же мадам в гостиную. Дорогая мадам, прошу извинить строгость порядков, призванных оградить моё суровое уединение…

Можи отступает, втянув кругленькое брюшко, чтобы пропустить Минну, которая входит, ослеплённая волнами жёлтого света, в длинную комнату с меблировкой из морёного дуба.

– О, здесь всё жёлтое! – восклицает она весело.

– Вот именно! У меня всем доступное солнце, настоящий маленький Прованс! Я выложил двести франков

за этот золотистый газ. И всё ради кого? Ради вас одной!

Его рука победоносно указывает на жёлтые занавески, скрывающие окно. Золотые ресницы Минны вздрагивают. Она вспоминает солнечные ванны в спальне Сухого дома, согревающие её хрупкое обнажённое детское тельце… Старый дом с его звучным костяком, виноградник с синеватой травой, где она бегала вместе с Антуаном, где расцветала их ребяческая идиллия… Только куда же подевалась розовая ветка бегонии, что стучала в окна тонкими пальчиками своих цветов?

Всё ещё во власти этой галлюцинации, она поворачивается к Можи с вопросом, замершим на устах, ибо видит бритого эфеба, который открыл ей дверь. Можи всё понимает:

– Иксем, вам не нужно что-нибудь купить?

– Да-да, конечно, – отвечает тот, и в его подвижных глазах грызуна не отражается ничего, кроме вежливого безразличия.

– Очень хорошо. У меня как раз кончились спички. На левом берегу есть потрясающий магазинчик, там их продают по два су коробок, понимаете? Принесите мне один в качестве образчика. Да сохранит вас Бог, мессир! До завтра…

Молодой человек кланяется, поводит бёдрами, исчезает.

– Кто это? – спрашивает Минна с любопытством.

– Иксем.

– Как?

– Иксем, мой личный секретарь. Очень мил, правда?

– Если вам так угодно.

– Разумеется, угодно. Бесценный малый. Очень изящно одевается, и это производит благоприятное впечатление на кредиторов. А кроме того, у него особый вкус, к счастью, отчего он и был выкраден из Лондона, этот ураниец. [5]

Минна недоуменно хмурится… Как! Неужели толстяк Можи… Но он с фамильярной насмешливостью успокаивает её:

– Нет, дитя моё, вы меня неправильно поняли. Имея Иксема, я совершенно спокоен: могу пригласить подругу, двух подруг, трёх подруг – одновременно или поочерёдно – и не мучиться сомнением: «Явится ли она в следующий раз ко мне или же ради прекрасных глаз моего двадцатипятилетнего секретаря?» Садитесь вот здесь, эта этрусская ваза прекрасно гармонирует с вашими волосами…

5

Ураниец – гомосексуалист.

Он придвигает к ней глубокое кресло, подкатывает столик, на котором подрагивают ландыши… Минна усаживается, смущённая сердечным обращением Можи. Она удивлена и не пытается скрыть этого, а Можи смотрит на неё с доброй улыбкой:

– Если бы не моё чудовищное самомнение, маленькая очаровательная мадам, я решил бы, что вы ошиблись дверью.

Она с изящной неловкостью прикрывает глаза ладонью:

– Подождите! Для меня здесь всё так необычно… Можи надувается от гордости, выставляет напоказ двойной подбородок.

– О, не стесняйтесь, продолжайте! Я знаю, что «у меня очень мило», и люблю, когда мне об этом говорят.

– Да, всё это очень мило… но совсем не идёт вам.

– Мне всё идёт!

– Нет, я хочу сказать… я совсем иначе представляла себе ваше жилище.

Она сидит, сложа руки, и слегка поводит плечами при разговоре, будто хрупкий зверёк со связанными лапками. Можи настолько восхищён ею, что ему и в голову не приходит притронуться к ней… Наступает молчание, отдаляющее их друг от друга. Минна испытывает непонятное стеснение, какую-то неясную тревогу, которую выражает словами: