Невольница: его проклятие

Семенова Лика

Может и так, но я все равно не верила ни единому слову. Впрочем, лигурке было плевать. Она поднялась со стула и замахала руками, давая распоряжения рабыням. Меня надлежало помыть, причесать, накрасить и одеть. Впрочем, ничего нового. Меняются лишь твари, приказывающие это сделать.

Рабыни копошились бесконечно долго. Или мне так казалось. Я отрешилась от всего, старалась не вникать. Казалось, будто девушки в сером существуют в какой-то параллельной вселенной, а я смотрю на них сквозь мутное стекло. Меня обтянули в длинное красное платье, накинули распашную накидку из тончайшего газа, усыпанную прозрачными кристаллами. Сверху легла еще одна — красная, плотная,

как штора.

Наконец, меня вывели в коридор. Мы нырнули в потайную дверь и пошли вереницей коридоров, в которых я совершенно терялась. Не понимаю, как здесь ориентируются другие. Лигурка ждала в одном из тупиков, заканчивающихся замаскированной дверью. Я поняла это лишь по утопленной в стене полочке ключа. Тонкой, едва заметной. Жирная жаба распахнула накидку, оглядела меня, сосредоточенно поджав зеленые губы. Наконец, кивнула рабыням. Дверь бесшумно поехала в сторону, открывая черное нутро. Меня завели в кромешную темноту, и я осталась одна.

Глава 47

Я замерла, прислушиваясь, и вздрогнула всем телом, когда прямо надо мной один за другим начали загораться бледные софиты. Я стояла на маленькой сцене, обтянутой красным бархатом, будто на бойне, щедро залитой кровью. Откуда-то сверху полилась легкая, почти гипнотическая музыка, уносящая из реальности и вводящая в нервное оцепенение. Я почти ничего не видела вокруг, но кожей чувствовала чужие взгляды. Я прищурилась и прикрыла глаза рукой, как пустынный путник, заслоняющийся от солнца и смотрящий вдаль. Сквозь дымку света я все же разглядела череду едва подсвеченных прямоугольников — не сразу поняла, что это, вероятно, приватные кабинки. Сидящих я не видела, порой лишь прорисовывались смутные силуэты. Друг друга, похоже, они тоже не видели. Светились льдистым голубым лишь номера наверху. Десять. Их было десять. Десять мерзавцев, способных меня купить. Щелкнуло над головой, будто что-то натянутое до предела, наконец, лопнуло, как нервы, и в лицо ударил яркий сноп света.

Раздавшийся, как гром, голос Хозяйки, полившийся из динамиков, заставил меня вздрогнуть:

— Дорогие гости, с гордостью представляю вам самую знаменитую невольницу Империи высокородную Эмму.

Две рабыни бесшумно зашли за спину и сняли плотную накидку, оставив меня в мерцающем облаке тончайшего газа. Камни искрили в лучах софитов, как звезды. Слепили, жалили. Вот теперь стало страшно.

Кажется. мне никогда не было так страшно.

Я понимала, что укрытые темнотой люди жадно рассматривают меня. Голос Хозяйки приводил в ужас.

— Белая, как мрамор, кожа. Огненные волосы. Несравненные глаза истинной высокородной.

Я сглотнула и опустила голову. Меня продавали, как племенное животное. Я не терпела такого унижения даже в проклятом доме де Во. Даже там я не чувствовала себя более вещью, чем сейчас. Я — фунт масла, дюжина кухонных салфеток, цыплячья тушка с хохлатой головой на тонкой обвисшей шее. Вот кто я. Какая я была дура: везде одно. Уж лучше принадлежать одному, если это неизбежно, чем постоянно терпеть, чтобы тебя продавали.

— Начальная цена за ночь с этой несравненной красавицей — десять тысяч геллеров, — томно шептала в микрофон Хозяйка. Голос стал совсем низким и призывающим: — И никто не посмеет ограничить вашу фантазию.

Теперь меня почти тошнило: это значит, что она позволит сделать со мной все, что пожелает один из этих высокопоставленных уродов. Я снова вспомнила Вилму. Ее крики и ее ужасную смерть.

Все перевернулось с ног на голову: теперь я отчаянно, до истерики, хотела вернуться в дом де Во.

По крайней мере, там я знала, чего ждать, знала, кого и чего опасаться, чего от меня хотят. И да, черт возьми — это было унизительно, но не так одуряющее страшно и беспросветно. К тому же, он молод и красив, что кривить душой. Теперь же мне казалось, что в каждой кабинке притаился жирный похотливый старик с толстыми пальцами и слюнявыми губами. От страха и омерзения непрестанно мутило, и я была только рада, что пустой желудок не может ничего исторгнуть.

Почему каждая мразь старается меня продать и перепродать? Я невольно вспомнила, как Доброволец все время твердил о двухстах тысячах там, в Котловане. И ублюдок их дождался. И тот факт, что он в итоге лишился головы, не слишком грел мне сердце. Теперь на мне мечтает нажиться эта жирная черная жаба. И я бы помолилась всем иноземным богам, чтобы она закончила так же.

Я запрещала себе даже помышлять о подобном, но все равно затаенно надеялась, что одна из черных кабинок скрывает темную фигуру Гектора. Я не верила, что он не узнал меня. Наверняка, просто сделал вид, чтобы не выдать себя хозяйке. Иного объяснения я не видела. Иного и быть не могло. А если нет? Если я обманывалась? Если я не нужна ему? Если больше не нужна никому их них?

Хозяйка продолжала ворковать в микрофон:

— Прекрасное тело. Длинные ровные ноги. Идеальная грудь с прекрасными розовыми сосками. Стартовая цена всего десять тысяч геллеров. Неприлично маленькая за такой отменный товар.

Я почувствовала, что за спину вновь зашли две рабыни и стали ловко стаскивать с меня невесомый газ. Я осталась в переливающемся красном платье на тонких бретелях, которое нещадно обтягивало. Я чувствовала себя почти голой. Впрочем, так оно и было.

Теперь я услышала легкий тонкий звон колокольчика и увидела первую надпись, которая зажглась голубым над пятой кабинкой. Десять тысяч геллеров. Почти тут же вновь раздался звон, и рядом загорелась новая сумма: пятнадцать тысяч.

— Пятнадцать тысяч геллеров от дорогого гостя из кабинки номер шесть.

Голос Хозяйки завораживал. Сочный, мелодичный, проникновенный. Если бы я не знала, как она выглядит, вообразила бы ее невозможной молодой красоткой с чувственными губами. На деле — лютая жаба с обманчивым голосом. Внешность гораздо лучше отражала ее естество.

Вновь раздался звонок.

— Двадцать тысяч — кабинка номер два.

Здесь все было сделано так, чтобы посетители аукциона не могли узнать друг друга даже по голосу. Предусмотрительно. Наверняка, в каждую ведет отдельный вход. Не удивлюсь, если одна из кабинок скрывает бывшего Великого Сенатора Октуса. Совсем не удивлюсь. Отчего-то казалось, что похабному толстяку тут самое место. Когда я зачем-то представила, как омерзительные пальцы касаются меня — вздрогнула всем телом. Какая же я дура… Но, по крайней мере я не могла сказать себе, что пожинаю плоды собственной глупости. Меня похитили по чужой прихоти. По чужой прихоти заперли здесь. Это почти не помогало, разве что избавляло от чувства собственной вины.

— Двадцать пять тысяч.

— Тридцать тысяч геллеров.

Я холодела, глядя на загорающиеся цифры.

Я почувствовала, что рабыни вновь приблизились ко мне и расстегнули длинный замок на спине. Сняли лямки с рук, и я осталась совершенно голой. Я зажмурилась и шумно выдохнула. От волнения и жара софитов кожа покрылась испариной. Тут же раздался звон, и загорелись две новые надписи.

— Тридцать пять тысяч геллеров, — ворковала Хозяйка. — Сорок тысяч геллеров от гостя из второй кабинки.