Невольные каменщики. Белая рабыня

Деревьев Михаил

— А откуда ты меня увозила?

— Я и этого не скажу тебе, — по лицу блондинки пробежала легкая судорога неудовольствия, — если тебе не обязательно знать, как меня зовут, то тебе наверняка не стоит знать, где тебя собирались убить.

Лейтенант Фаренгейт налил себе вина, но пить не стал.

— А этот дом, — продолжала рассуждать красавица, — ты должен понять: чем лучше он скрывает от тебя окружающий мир, тем лучше он скрывает тебя от окружающего мира. Человек без памяти, ты бессилен против него. Ты должен сначала прийти в себя, вспомнить, кто ты, и до тех пор, пока это не произойдет, тебе лучше оставаться здесь.

«Заключенный» покорно кивнул.

— А чтобы тебе не было скучно, я буду тебя навещать и развлекать беседой.

— Спасибо.

— И,

поверь, не нужно тебе стремиться узнать, что скрывается за этими стенами. В свое время ты все узнаешь. Обязательно. В этом сражении, которое у тебя разворачивается за обладание самим собой, я на твоей стороне. Ты должен мне верить.

— Я постараюсь.

— А теперь выпей со мной вина.

Бокалы соприкоснулись с таинственным звоном.

Глава 15

Золотая клетка

Элен поселили на третьем этаже дворца Амонтильядо. Покои ей отвели роскошные, но чувствовала она там себя крайне неуютно. Помимо всего прочего еще и потому, что к ней приставили надсмотрщицу по имени Сабина. Разумеется, официально она считалась служанкой, но вела себя скорее в соответствии с первым определением. Крупная, мрачная, молчаливая женщина. Спала она на топчане у выхода из комнат Элен, и спала чутким сном дикого животного — миновать ее, не разбудив, было немыслимо. Элен сразу это поняла. Стоило ей на цыпочках приблизиться к двери или хотя бы к окну, сразу же открывался недремлющий индейский глаз. Под одеждой надсмотрщица прятала короткий кривой нож. Элен увидела его, когда одежда Сабины случайно распахнулась.

Пленница была измучена страхом и неизвестностью, но чувство страха имеет обыкновение притупляться с течением времени и от однообразия жизни. И на его месте поселяется ощущение безысходной тоски. Ничего похожего на развлечения в замке Амонтильядо не было. Насколько можно было судить, сестра дона Мануэля Аранта разнообразила свою жизнь только походами в собор к воскресной проповеди. Как-то Элен заикнулась о том, что ей хотелось бы подышать свежим воздухом. Ей предложили прогулку под охраной двух альгвасилов и Сабины по хорошо огороженной апельсиновой роще позади дворца. Прогулка, естественно, не доставила Элен никакого удовольствия, и она попробовала заговорить с доном Мануэлем о конной прогулке за городом. Она привыкла к такого рода развлечению дома, на Ямайке. Но дон Мануэль, внимательно выслушав ее, холодно сказал, что благородные испанки никогда подобными вещами не занимаются, и ее скачка по окрестностям вызовет в городе ненужные толки.

— Санта-Каталана — это не Ямайка, мисс, прошу вас это как следует усвоить.

Дон Мануэль вообще очень изменился с приездом на остров. То, чего Элен так боялась — грубой, бесцеремонной атаки — не воспоследовало. Он, наоборот, замкнулся и отдалился от гостьи. Трудно было сказать: то ли это новая тактика обольщения, то ли вести себя так его заставляют многочисленные новые обязанности.

Дон Франсиско долго и тяжело болел и поэтому совершенно не мог заниматься делами по управлению городом и охотно перепоручил их сыну. А тот оказался человеком ответственным и вполне деловым. Местные военные во главе с командором Бакеро сразу это почувствовали и вынуждены были подчиниться. Дон Мануэль повесил двух казнокрадов; пища в солдатском котле сразу стала понаваристее, и все это отменили. Посадил он в тюрьму одного взяточника из магистратуры, что снискало ему уважение и гражданских лиц.

До Элен слухи о его деятельности доходили скупо. Лишь во время совместных тоскливых трапез, когда Аранта иногда расспрашивала брата о его делах, он неохотно и всегда очень кратко ей отвечал.

Что и говорить, жизнь пленницы была переносима с трудом. По-испански она читала плохо, и хотя книги из библиотеки Амонтильядо доставлялись ей в изобилии, они оставались для нее мертвым грузом. Поэтому она или напевала песни своей северной родины, или вышивала. А чаще всего совмещала оба этих занятия. Слова этих песен она уже успела забыть, потому что они хранятся в голове,

зато прекрасно помнила мелодии — у них более надежное жилище — сердце. Могучая Сабина с трудом переносила сеансы невеселого пения, но возражать не решалась и лишь укоризненно ворочалась на своем топчане.

Единственным чтением Элен, ввиду непонятности для нес испанских текстов, сделалось письмо Лавинии, вынутое из мертвых рук хитреца Фабрицио, обманувшего всех, кроме своей смерти. Здесь нелишне полностью привести текст этого послания.

«Сеньор!

До меня дошли слухи о том, что у вас находится в настоящий момент мисс Элен Фаренгейт и вы желали бы в обмен на ее освобождение получить известную сумму денег. Ввиду того, что родственники мисс Элен не в состоянии заплатить сумму, которой вы могли бы удовлетвориться, я готова вести с вами переговоры по этому поводу. Мой управляющий мистер Троглио уполномочен обещать вам любую, подчеркиваю, любую сумму за освобождение мисс Элен. Она является моей ближайшей и даже единственной подругой, и я не могу бросить ее на произвол судьбы.

Лавиния Биверсток».

То, что это была рука именно Лавинии, Элен не сомневалась ни единой секунды. И ей было удивительно, что та решилась на подобный шаг. Зачем? Почему?! Может быть, она раскаялась и решила загладить свою вину? Элен бы не поверила ни на миг в добрые намерения своей «ближайшей» подруги, когда бы не эти бесконечные дни и недели невыносимого заточения. Время смягчает чувство утраты, заживляет душевные раны, но оно также размагничивает волю. Этому очень медленному, очень постепенному изменению в душе Элен способствовало еще и то, что ни об отце, ни о брате не было никаких, даже самых незначительных, сведений. Почему они так ничего и не предприняли за все эти месяцы, чтобы спасти ее? Двое настоящих мужчин, у которых в руках целая армия? Почему этим пыталась заняться лишь одна слабая девушка? Да, Лавиния своенравная, злая, мстительная, но не чуждая и настоящего благородства. Ведь она написала, что за спасение подруги готова заплатить любую цену.

И чем больше ей приходилось проживать тоскливых, однообразных, безысходных дней в испанском плену, тем сильнее становилась ее обида на отца и Энтони. Она даже начала склоняться к тому, чтобы если и не простить Лавинию, то сильно смягчить к ней свое отношение.

Элен — по вероисповеданию протестантка — была лишена даже возможности посещать церковь. В этих условиях единственным развлечением были совместные трапезы. Они неизменно происходили в почти полном молчании, безмолвные лакеи поддерживали чопорный стиль столовой. Некоторое оживление вносила Аранта. Сначала она пыталась установить какие-то отношения с гостьей, но, натолкнувшись на ледяную корректность, оставила свои попытки. Всю свою нерастраченную жажду общения (ей, видимо, тоже было не слишком весело в этом дворце) она обращала на брата. Он относился к ней почти пренебрежительно, она же — почти восторженно. И даже без «почти».

Элен не без интереса наблюдала за этой странной четой. Слишком сильно они отличались от той пары, которую до недавнего времени составляли они с Энтони. Различия были во всем. Первое: никто никогда бы не подумал, что Аранта и Мануэль — не родные брат и сестра. Дело в том, что они были близнецами. Встречаются такие типы близнецов, когда вся щедрость природы падает на одного, а другому остается право быть лишь тенью своего во всех отношениях удавшегося родственника. Так было и в этом случае. Дон Мануэль был несомненно красавец, умница, производил впечатление законченной, почти угрожающей, почти отталкивающей полноценности. Аранта представляла собой как бы чуть-чуть недовоплощенное, как бы не вполне полноценное существо. Как будто у природы не хватило на нее строительного материала. И при этом — поразительное сходство черт. Одно слово — близнецы. Любовь сестры к брату носила несколько болезненный характер: так может любить ограбленный грабителя, и это, как ни странно, один из самых крепких видов привязанности.