Неволя
Шрифт:
– Пробегал кто? Видел кого?
Михаил преспокойно ел арбуз и выплевывал семечки через костер по направлению к воину. Ознобишин даже не пожелал ответить, чем вызвал у пришедшего злость. Тот подошел к костру и, брызгая слюной, закричал:
– Был тут кто? Говори!
– Какое там! Никого не видали, - заговорил Костка, а Полкан от наглости прибывшего пришел в дикое бешенство и с остервенением стал рваться из рук тверичанина. Злобный лай огласил весь аул.
– Уходи, уходи скорее!
– замахал в отчаянии Костка, изобразив на своем лице притворный страх и озабоченность
Воин сплюнул от досады и удалился, подняв над головой чадящий факел. Костка схватил деревянную бадью и залил огонь костра водой. Вокруг них мигом распространился ночной мрак. Они откинули ковер, войлок и затащили человека в юрту.
– Кто ты?
– Уж не думайте, не гадайте, отцы родные, - молил, плача, человек. Не тать я, не убивец. Ни в чем не виноватый.
– С чего же это оне за тобой гонятся?
– Не ведаю, отцы мои. Вот те крест! Московский гость я. Никита Полетаев.
Никита рассказал следующее. Приехал он в Орду с московскими купцами, привез много пушного товара. Прослышав про празднество, купцы в Сарай не поехали, а завернули в ставку эмира Мамая. С первых же дней торговля пошла бойко, и скоро они имели большой прибыток и радовались удаче, да, видимо, прогневали чем-то Господа: нежданно-негаданно налетели на них татары, разграбили всех, обобрали до нитки, а купцов побили до смерти. Он же, Никита, уцелел потому, что в это время отлучился до ветру, а как увидел, что купцов, его товарищей, валяют, бежал, да был пойман какими-то нищими и крепко бит. Потеряв от побоев сознание, лежал, будто мертвый, в грязи, а как пришел в себя, снова пустился наутек. Хорошо, что ночь позволила до них добраться и спастись от преследователей.
– Отцы мои!
– говорил Никита, плача.
– Да я за вас вечно Богу буду молиться. Меня, несчастного, от беды избавили. Уж как мне Митрич говаривал: не езжай в Орду-то, поберегись, мол. Не послушал, окаянный. Сам на себя беду накликал.
– Уж не Большого ли Митрича поминаешь?
– Его. Большого. Только я, грешным делом, подумал, что остерегается он, кабы я его не обошел. А он, кажись, по-христиански советовал поберечься, без корысти. Я, несчастный, зачем не послушал? Увы мне!
– Не блажи. Твои товарищи теперя где?
– Нету моих товарищей. Мертвые мои товарищи! Мертвые!
– А ты - живой! Вот и не блажи! Не гневи Бога напрасными попреками!
– Да что ты, батюшка! Гневить.. да я... да я...
– Сказал - молчи!
– Молчу, молчу, - шепотом согласился Полетаев.
– А о потерянном што тужить? Была бы голова цела.
– Отцы мои, - говорил купец, всхлипывая.
– Мне бы живым уйтить.
– Уйдешь, коль тихо сидеть будешь.
– Ежели уйду... Да я, отцы мои... всю жизнь молиться за вас буду. Ей-богу! Вот вам крест!
Глава тридцать шестая
Утром Михаил отправился в ставку разузнать об избиении московских купцов. Всю ночь сеял мелкий нудный дождь, небо с края до края задернуто серыми низкими тучами. Холодно и неприветливо кругом, мокрая поникшая трава нагоняла скуку.
Михаил нахлобучил на самые брови меховую шапку, укрылся попоной.
На треноге в котле, поставленном над огнем, булькала похлебка, распространяя вкусный запах мясного варева.
Никита Полетаев, одетый в овчинную шубу, поглядывал на Михаила выжидаючи, от волнения покусывал бледные губы.
Костка присел на корточки перед ним, сложив на коленях руки.
– Ну, Михаил, што слыхать-то?
Ознобишин с ответом помедлил, вздохнул, не отводя своих прищуренных глаз от огня.
– Што слыхать-то?
– сказал он наконец.
– Да размирье у Дмитрия Московского с Мамаем-то. Вот что слыхать. Вражда. Оттого и купцы пострадали.
– Гляди-ка! С чего бы это вражде-то случиться? Кажись, совсем недавно князь в Орде от Мамая ярлык получал.
– Получать-то получал. Да мог ли Мамай ярлык кому другому дать? Не мог. А вражда пошла оттого, што нижегородцы Мамаева Сарайку побили.
– Вона как!
– воскликнул Костка, и брови его взметнулись на лоб.
– А Мамай-то, вишь... в отместку москвитинов уложил?
– Он покачал головой и заметил: - Не ндравится ему князь Дмитрий. Ох как не ндравится!
– Погоди ищо!
– сказал Михаил, грозя пальцем.
– Заплачут оне вскоре от Дмитрия! Чую - заплачут!
– Москву каменной стеной оградил, - сообщил Костка.
– Теперича ему никакой черт не страшен.
Михаил ещё не слышал о каменной стене Кремля и с любопытством покосился на своего приятеля и Полетаева.
– Каменной, говоришь?
Никита подтвердил, кивая головой:
– Точно. Каменной. Из белого камня. С восемью башнями.
Ознобишин помнил Кремль, окруженный дубовой стеной с земляными валами, построенной ещё при князе Иване Даниловиче, поэтому удивился безмерно и обрадовался этой новости, но вообразить себе каменную стену с башнями не смог, как ни старался.
– Камень-то откель взяли?
– Из села Мячкова. Всю зиму на подводах возили. Летом всей Москвой и соорудили.
– Ишь ты! Каменной стеной опоясался князь Дмитрий. Это он хорошо придумал, - сказал Ознобишин и поудобней уселся перед Никитой Полетаевым, приготовясь слушать.
– Для защиты камень покрепче дерева буде. Это верно.
– Ишо как крепок-то! Через год, как построили, Ольгерд Литовский приходил, окрест Москвы все пожег, а каменной стене ничего сделать не мог. Так ни с чем и отошед.
– Литва на Русь ходила?
– ещё больше удивился Михаил.
– Такого прежде не бывало!
– Дважды ужо. Дважды ни с чем и возвращалась. Так-то вот. С каменной стеной нонче князь Дмитрий никого не боится. Каменная стена кое-кому как кость поперек горла! Укусил бы - да зуб неймет!
Никита Полетаев вздохнул, подумал немного и добавил к сказанному:
– Ищо вот что скажу. Сберутся к князю Дмитрию князья - и Мамай не страшен будет. Оно и нонче-то ево Дмитрий не очень жалует, а тогда - и подавно!