Невозможно устоять
Шрифт:
Я не должен был любить свою жену Ю Аён, так зачем допустил такую ошибку, вновь страдая в конце пути?
— Их не стало, когда был дождь, — едва слышно, аккуратно, словно прощупывая почву, снова прерывает тишину Чонгук.
Имена не прозвучали, но я понял — конечно, понял, иначе быть не может.
— Зачем ты говоришь это? — не надо, друг, мои раны ещё не успели зажить.
— Чимин, — уверенный тон и крепкая хватка на плече, — мы переживаем за тебя. В последнее время ты такой… замкнутый.
Поникший, болезненный, молчаливый, потерявший смысл в жизни — любой из синонимов подойдёт, наверное.
Вокруг больше ни души, все разошлись
— Чимин? — снова обеспокоенный голос друга, и осознание — теперь волнуются о нём, а не наоборот, какая ирония.
— Я не замкнут, Чонгук, — такой привычный тяжёлый вздох, и рот выпускает лёгкий пар, а моя рука тянется к плечу, накрывая ладонь Чона, — сейчас почему-то чувствуется необходимость поступить так. — Мне просто кажется, что… у моей истории нет продолжения.
Я грустно улыбаюсь и немного поворачиваю лицо к Чонгуку, наблюдая сменяющиеся эмоции на его лице: от недоумения к нескрываемому страху — наверное, боится за меня. Немного приятно осознавать, что я ещё кому-то нужен не для обязательств.
— Не неси ерунды…
— Я… — жалобно начинаю, не сдерживая слёз, — так хотел прожить счастливо с семьёй, которую создал вынужденно, а полюбил искренне. Поверил на короткий промежуток времени, что наконец-то всё будет иначе… но мне не стоит говорить об этом сейчас, Чон, прости. Сегодня день Хуан, а не моего горя и терзания.
Чон Чонгук быстро переместился на свободный участок предо мной, закрывая своим массивным и высоким телом большой участок печальной статуи, и горящими глазами уставился на меня, хватая руки чуть выше локтя и заставляя поднять голову, чтобы позволить встретиться с его уверенным взглядом.
— Готов придушить тебя, Пак Чимин! — грозно произносит он, встряхивая моё неповоротливое тело, словно налитое свинцом. — Почему ты всегда считаешь, что легче копить горе в себе и медленно позволять ему снедать тебя? Ты думаешь, если перекрасил волосы в чёрный, натянул на лицо строгую маску и забился в угол — всё, конец? Стал, по-твоему, другим человеком, на которого всем плевать? Только представь, скольким людям ты невообразимо дорог. Все мы готовы выслушать тебя в любой момент жизни, но ведь ты не позволяешь. После смерти Аён и малышки ты воздвиг прочную стену, сквозь которую не пробиться даже тысячи воинам с тяжёлым оружием. Считаешь, что так правильно? А самому-то, каково? — парень гаркнул, отпуская мои плечи, но не отошёл, а просто опустил свои руки вдоль бёдер, давая тем безжизненно свисать. — Тебе не стало лучше, потому что одиночество может лишь угнетать и медленно убивать. Говорят, что те, кто следует зову долга, всегда одиноки, потому что несчастны. Но ты был счастлив, Пак
— И чего ты хочешь от меня?! — взрываюсь, не давая тому закончить, и дёргаю рукой в сторону. — Что я, по-твоему, снова должен сделать?! Забить и забыть? Конечно, ведь так просто наплевать на смерть жены и дочери! Чонгук, чёрт бы тебя побрал, ей не было даже месяца… Я так старался… так хотел вырастить её прекрасной, как её мать. Так хотел, чтобы она жила и была напоминанием о нашей счастливой жизни. Так хотел…
Непрошеные рыдания разрывают грудную клетку, и я даже не замечаю, что сжимаю воротник пальто Чонгука, пока тот безмолвно вслушивается в мои крики и терпит резкие толчки по телу, которыми я не могу перестать одаривать его.
— Дурак, — Чонгук фыркает и резко придвигает моё дёргающееся тело к себе, почти невесомо обнимая — но это лёгкое движение дарит мне минутное спокойствие, поддержку, которая так необходима. — Запомни, Пак Чимин — самый родной мне человек. Не позволю губить себя, слышишь. Никогда.
Расслабляюсь, чувствуя тепло родного человека, грудь раздирает острыми когтями горе и сущая несправедливость, тело становится совсем невесомым — свалился бы запросто, не придерживай меня Чонгук, а холод резко дал о себе знать, леденящими касаниями обжигая свободные участки кожи. На миг в голове медленно выплыла мысль, словно слайд, что умереть от холода в одиночестве страшно, но если рядом будет Чон — совсем неплохой конец.
— Просто дай мне уйти, пожалуйста, Чонгук, — отчаянный шёпот в неизвестность. — Прошу…
Я знал, что это фраза не найдет понимания. Она ударится о стену упёртого характера Чон Чонгука, который никогда в жизни не примет правду — мою правду. Не разглядит её такой, каковой её видит разрушенный и опустошённый человек, не имеющий нитей, из которых можно сплести лестницу к выходу из черной дыры безнадёжности.
— Даже не подумаю, — рука на моём правом плече сжимается крепче, а голос друга дрожит — возможно, холод, не ощущаемый ранее, теперь добрался и до его тела. — Может быть, я поступил эгоистически, позволив себе одну вольность без твоего ведома, но знай, что я думал лишь о твоём благополучии. Тебя необходимо спасти, и я готов сделать всё для этого.
Я хмурю брови, чувствуя, как мимические мышцы тяжело поддаются моим командам, и отстраняюсь из поддерживающей хватки брюнета, внимательно всматриваясь в уверенные черты его лица.
— О чём ты?
— Он обо мне, Чимин, — звучит где-то рядом тонкий — почему-то такой знакомый — голосок, заставивший пошатнуться на месте и вперить взгляд в безжизненное лицо статуи, снова уставившейся на меня, потому что Чон отошёл в сторону и пропал с поля зрения.
«Что, Бог, издеваешься надо мной дальше?» — хочется прокричать в небо.
Я даже отступил и опрокинул назад голову, пошатываясь, словно пьяный. Раскрыл рот и попытался направить из лёгких максимум воздуха, чтобы завопить что есть сил: отчаянно, сломлено, так, чтобы кровь стыла в жилах, но вырвались ненужным комом лишь легкий смешок, пропитанный неверием, и струя пара к небесам.
— Я схожу с ума, Чон Чонгук, — усмехаюсь шире я, не опуская головы. Снег скрипит под чьей-то лёгкой поступью, и кожа покрывается мурашками от близости другого тела, от которого веет родным теплом. — Ощущение, будто рядом человек, которого не может быть здесь.