Невозвращенцы

Черных Михаил Данилович

— Да господин, — писец равнодушно кивнул, взял скребок и счистил последние слова.

— Была их, тысяча… Ммм?… Нет. Было их пол тьмы — пятьдесят сотен. Грабили и убивали они, угоняли в рабство, пожирали и уничтожали все вокруг как саранча, не зная преград и разума. Но дабы защитить детей своих, жен и храмы наши… Жрецам надо тоже часть добычи отдать, нечего гневить Всеотца. Это тоже не пиши…Храмы наши. Открыты были неприступные врата Сарай-Бату. И ринулись на врагов своих храбрые воины наши! Было их всего… Хм… Интересно, а что лучше? Написать что нас было много меньше? Но тогда потомки могут посчитать нас слабыми, раз войско у нас было маленьким… Нет. Лучше так. Исправь — россов была тьма. И было их всего десять сотен против ста сотен росов! Но сражались нукеры так храбро, что убил каждый из этих доблестных воинов по пять мерзких

россов, и еще по столько же пленил. Но в доброте своей, не стали мы убивать полоняных врагов своих, долго кормили и веселили их, а на следующий год отпустили их по домам. И плакали они уходя, и клялись они клятвами страшными, что не подымут сабли больше на добродетелей своих. Записал?

— Да, господин.

— Перепиши и принеси мне. И ведь самое главное, не словечка не солгал я! Ну почти. И убивать мы полон не будем, и покормим их, каждые четыре дня будем кормить! А уж что-то, а в рабстве они и наплачутся, и сабли больше не поднимут никогда! Ну что они там так долго?

Неизвестно, знал ли Фаяз ибн Сатар росскую пословицу «не говори гоп, пока не перепрыгнешь», да вообще — нехорошая это примета, праздновать победу раньше времени. Как будто дожидаясь этих слов бекляре-бека, росская кавалерия, до этого медленно удиравшая от резво догонявших их ордынцев резко прыснула влево и вправо. А там, скрытые до этого плотной конной массой, а для верности еще и лежавшие на земле или прятавшиеся до поры до времени в небольшом овраге, встали плотной стеной пешцы. Щиты, длинные копья, тяжелые, почти крепостные арбалеты и сотни луков… И было их на глаз не три сотни разномастно и плохо вооруженных, какой была напавшая ранее толпа, а многие тысячи лучших казацких бойцов, кованных годами, как булатный клинок, непрерывными схватками на границе. Это была не банда, не сбитая наскоро из нескольких куреней ватажка, это было войско, способное повергнуть в прах небольшое государство. И пришли они не смердов да неудачливых купцов на дороге потрясти, а брать приступом Сарай-Бату.

— Немедленно трубите большой сбор! Подымайте всех, оружайте, и на стены. Где начальник стражи? — кубарем скатившись со стены, начал раздавать приказы ибн Сатар.

— Он возглавил атаку ваших нукеров, господин.

— О! Ослиный сын! Надеюсь, он вернется для того, чтобы я смог самолично отрубить ему руки и ноги за такое…

Громкий грохот, слышный даже через стены, возвестил о том, что шансы на возращение кавалерии и возглавившего ее начальника стражи стали отличаться от нуля на совершенно незаметную величину. Не успев сбросить набранный для атаки разбег, подпираемые задними, передние ряды тяжелой кавалерии во главе с неуемно храбрым командиром влетели в подготовленную ловушку. Смяв пару передних росских шеренг, прижимаемые сзади своими, а с боков — напором своих казацких визави, ордынские кавалеристы попали в очень тяжелое положение. Кавалерия сильна своей скоростью, натиском, рывком и таранным ударом, а стоящая на месте, плотно сжатая своей же массой она просто цель для арбалетов, луков и копий пехоты.

Большая часть тяжеловооруженных всадников, элиты войска Сарай-Бату, перестала существовать как боевое подразделение за несколько минут. Причем большинство ордынских рыцарей даже не было убито россами. Хорошая броня и воинское мастерство все же что-то да значит, зачастую заменяя смерть ранением. Однако выпасть из седла снесенным ударом дубины, или уклоняясь от копья, или потеряв сознание, и попасть прямо на землю, из которой рос сейчас движущийся лес лошадиных ног, было не многим лучше. Ордынские лошади, разъяренные ранами от летящих со всех сторон стрел, завершали то, что не доделало росское оружие.

Меньшая часть кавалерии, в основном державшиеся в задних рядах лучники, по большому счету вообще непонятно за чем бросившиеся в бой, успели остановиться и правильно оценить положение дел. Описывалось это положение очень простыми словами, которые большой частью в более поздние века отнесут к пласту «ненормативной лексики». Центр завяз, слева и справа тяжелая и развернувшая легкая росская конница охватывали фланги, стараясь отсечь оторвавшихся от крепости и замкнуть мешок. Удачливые ордынцы приняли верное решение, развернулись и нахлестывая коней бросились назад, под защиту стен… Чтобы через несколько мгновений втиснуться в толпу выезжавших из города вспомогательных сил, которые теперь уже совсем стали не нужны, а наоборот — только мешали спасаться.

Драгоценные

мгновения утекали, как гроши между пальцев у сидящего в кабаке пьяницы. Первому, казалось обезумевшему от битвы, россу, до ворот оставалось уже меньше перестрела, когда испуганный Фаяз ибн Сатар отдал приказ закрыть ворота, обрекая тем самым своих оставшихся за стеной воинов на неминуемую гибель. Ведь в полон, столпившихся под прикрытием лучников, бьющих со стен и башен, воинов не уведешь, а отпускать, то есть увеличивать гарнизон защитников — просто глупо. Разменяв остатки ордынской кавалерии на несколько десятков своих лучников, выбитых из карусели стрельбой со стен, россы отошли.

Зиму Максим провел в трудах, аки пчелка. Сначала ему пришлось спешно и осторожно покинуть Сарай-Бату. Потом, после стычки с неизвестно откуда взявшимися в центре ордынских земель бандитами, продемонстрировавшими в бою слаженность и выучку на уровне ханской гвардии (кто и когда отпускает таких бойцов со службы на сторону?), приходилось уже просто удирать не глядя, причем по самым безлюдным местам. Благо степь — это сухопутное море, и дорог в ней такое же неизведанное число. Если не пользоваться проторенными удобными путями, то легко можно затеряться.

Приехав на Сичь Максим некоторое время отъедался и поправлялся, в стычке его слегка задело в руку стрелой-срезнем, а также изучал местную специфику. В реальности многое оказалось совсем не таким, как представлялось по рассказам. Максим представлял себе Сичь этаким схроном татей, где неопрятно одетые бандиты только и делают, что пьют, гуляют и дерутся.

На самом же деле, ничего такого не было. Красивые, пусть и одноэтажные города, опрятно и богато одетые люди. Нигде не пьяных, ни буянов. Поддерживалось это все соответствующими законами. Видимо, учитывая местную специфику, по другому быть и не могло. Законы Сичи были намного более суровыми, чем Росская правда. За все тяжкие преступления существовало только одно наказание — смерть. Такими преступлениями на Сичи считались воровство, смертоубийство козаком козака, побои козаку в нетрезвом состоянии, связь с чужой женщиной, мужеложство, дезертирство, утаивание части добычи и пьянство во время походов. Суд был обычно скор и беспощаден, судьями были козачьи набольшие. За другие, не такие серьезные преступления, наказания были различными. В основном, в том или ином виде порка, кнутами или палками, или какое другое позорное наказание. За отказ вступить в войско, т. е. за кормление не мечом, а плугом, провинившегося с семьей в последнее время изгоняли с Сичи, а раньше — казнили.

Смертные казни тоже разнились: за убийство козака козаком убийцу клали живым в вырытую яму, а сверху на него опускали гроб с убитым и закапывали. Если же погибший предпочитал огненное погребение, убийцу сжигали заживо вместе с жертвой. Помимо этого популярность у казаков пользовалось забивание у позорного столба камнями и палками, утопление и отрубание головы.

Поправившись и более-менее разобравшись, Максим развил бурную деятельность. Политическая ситуация вполне способствовала желанию и возможности половить рыбку в мутной воде. Прошлым летом, отправившись на первый взгляд в совершенно обычную поездку по степи, пропал без вести, а позже стало известно, что был убит кошевой атаман Богдан Непийкрепко — его обоженное до неузнаваемости тело было выставлено на всеобщее обозрение в одном из пограничных ордынских селений. Что забыл правитель и командир всего козацкого войска глубоко на территории Орды, неизвестно, однако факт остается фактом. До Рады — всекозацкого веча, которая проходила в первый день весны, на которой и избирался на два года новый кошевой атаман, козацкое войско было обезглавлено и по сути свой, представляло разрозненный набор бандитских шаек.

Таким образом сейчас каждый богатый и известный атаман имел шанс на двадцать четыре месяца стать правителем всей Сичи. А с кошевым считаются даже кичащиеся свой длинной родословной князья — не каждый из них имеет дружину и в десятую часть войска, так что приз был серьезным. Серьезным была и борьба, где в ход шли всякие методы. Что такое предвыборная кампания Максимус знал не понаслышке — этого говна он еще в родном мире навидался. И опыт не прошел даром. Где лаской, где подкупом долей в добыче, где просто шантажом, поправляющийся Глеб оказался весьма информированным для обычного десятника, Максимус смог наклонить часу политических весов к угодному ему атаману.