Невразумительные годы
Шрифт:
7. Законы Крутоярова
Утро было почти осенним: дождь, мрак. Сосед только погнал коров в стадо. Встретил Чебачиху: семенит согбенная, вся промокла, вода бежит по щекам, капает даже с носа.
– Доброе утро, Таисия Пантелеевна, вы откуда в такую рань?
– А!? – она вздрогнула и подняла голову.
Тут я увидел, что по лицу не дождь течёт, а слёзы.
– Случилось что?
– Удар у отца! Инсульт. Ночью случилось. Встал по нужде и упал…. И-и-ии! Как мы без него будем?
– Не плачьте, может снова обойдётся.
– Да нет. Лежит, речь отнялась, только
На миг стало завидно: будут ли мои дочери плакать по мне так же, когда я умру? – Вряд ли. Мир катится к тому, что смерть не таинство, а помеха в череде получения удовольствий. Надо ведь закопать усопшего, памятник купить, оградку – лишние траты. Впрочем, может я неправ, и человек не так плох, как я думаю.
В тот день мне надо было ехать в Озёрск на предметно-методические совещания учителей. Со мной, физиком, отправились англичанка Алла Кирилловна, математичка Лидия Григорьевна, химичка Светлана Николаевна и директор Василий Трофимович – историк. Он и повёз нас на своей «Волге».
После совещания в коридоре районо я нос к носу столкнулся с Ольгой Олеговной. Она показалась мне ещё краше, чем в день нашей первой встречи. Тусклый свет дождливого дня придавали её прекрасным глазам за пушистыми ресницами такую теплоту и мягкость, что невозможно было отвести взгляд.
– Вот хорошо, что вас встретила! – сказала она. – Я, было, хотела позвонить вам вечером. Как себя чувствует Пантелей… Никифорович?
Мне показалось, что она напряглась, в её мягком, обворожительном взгляде увидел я тревожное ожидание, кажется, даже страх.
– Плохо, – ответил я, – сегодня ночью у него был инсульт: Таисия Пантелеевна сказала, что отнялась речь.
– Парализовало?
– Про параличи соседка не говорила. Но, раз речь отнялась, наверное, и параличи есть. В общем, как я понял, шансов нет, не сегодня завтра умрёт.
Ольга Олеговна глубоко вздохнула. Лёгкая улыбка на долю секунды вспыхнула на лице. Но нет, нет, мне показалось.
– Жаль, жаль дедушку. Мне показалось, что он для вашей соседки больше, чем отец.
– Это верно. Он их с сестрой после войны растил один. Мать умерла, когда девчонки были совсем маленькие… А от Алёши есть известия?
– Последний звонок был десять дней назад. Сказал, чтобы я за него не тревожилась, их послали на какую-то точку: возможно, он долго не сможет позвонить оттуда. Только, разве это может меня успокоить? Знаете, такое напряжение, такое напряжение… Устала страшно. Подумаю: «ведь и матери подводников 8 тоже их ждали, как я Алёшеньку», так сердце и оборвётся: минует ли меня эта чаша?
Глаза её подёрнулись влагой.
– Не волнуйтесь, не бойтесь, ведь… Павел Иванович сказал, что он вернётся живым и здоровым.
8
В эти дни велись работы по спасению моряков с утонувшей подводной лодки «Курск».
– Да, да – это моя единственная надежда.
Она улыбнулась своей прекрасной улыбкой и подала мне руку. Я пожал её и хотел поцеловать, но постеснялся.
Машина Василия Трофимовича
– Как дела у Надежды Акимовны? – спросил я. – Давно вас не видел. Ещё не приезжали на контроль?
– Сегодня утром были. Она что-то новое нашла у себя: теперь спина болит. Непонятная, новая боль. Опять запаниковала: поехали да поехали к Павлу Ивановичу, не рак ли.
– И что он сказал?
– Межпозвоночная грыжа. Ещё десять сеансов назначил.
– Надо же! А мне показалось, что он кроме опущения почек, да кисты на яичниках ничего не знает.
– Да и межпозвоночной грыжи нет. У неё что-то с психикой. Где только не обследовались, чего только не делали: ФГС, МРТ, скопии всякие. Везде ей говорят: у вас всё в порядке, нет ничего! А она: «Чувствую ЕЁ! Рядом со мной копошится!». Ну, сам понимаешь кто – та, которая с косой.
– Так отчего бы психиатрам не показаться? Что тут зазорного?
– Мне вот дали адрес частного исследовательского центра: обследуют от и до, и оборудование самое современное. Направление в ЦРБ взял. Завтра поедем.
– А этот?
– Этот подождёт. Черемшанова сказала, он до нового года будет.
– Слушай, не верю я ему – он жулик.
– Очень может быть.
– Но он берёт с больных людей такие деньги, часто последние!
– А мне это кажется естественным: он хочет хорошо жить. А живой живёт за счёт живого – основной закон жизни и первый закон социологии или политологии – я их путаю. Какая разница с кого брать: с больного или здорового? Вообще-то, в природе чаще едят больных, чем здоровых.
– Это значит, что больше нет совести, чести? Заповеди ничего не значат?
– А ты много знаешь людей, которые отказываются от больших денег из-за чести и совести? А кто у нас сейчас самый успешный? Тот, кто желает имущества ближнего своего, вола его, осла его и всякого скота его, а заповеди оставляет лохам. Помнишь, каким честным был Иван Михайлович Понукаев? Помнишь, как мы с тобой агитировали за него в девяностом году: «Иван Михайлович борец с привилегиями! Не голосуйте за партократа Лебедева!». А Лебедев как жил в Озёрске в трёхкомнатной квартире, так и сейчас живёт на одну пенсию. Болеет, ходит в нашу районную больницу. А Ивана Михайловича мы как ввели во власть, так до сих пор вывести не можем: и квартира у него в Москве, и дом на Рублёвке, и по совместительству он член правления банка. А это, брат ты мой, второй закон политологии, который гласит: «Не затем идут во власть, чтобы жить с тобой через стенку».
– Да, я много раз пожалел, что голосовал за Понукаева. Лебедев-то оказался поприличнее.
– Не жалей! Проголосовал бы за Лебедева – он бы жил в Москве и на Рублёвке, заседал в правлении банка, а Понукаев был бы приличным человеком и жил в Озёрске. В принципе люди все одинаковые. И у всех бытие определяет сознание. Бытие изменилось, и где их коммунистическое сознание? Нету! Испарилось! Поехали к нам обедать. Ничего особенного не обещаю, но борщ Надежда Акимовна хорошо готовит.
– Нет, высади меня у автовокзала. Мой автобус через час.