Невроз и личностный рост. Борьба за самоосуществление
Шрифт:
И вдобавок, невротическое страдание может включать игру с идеей «погибнуть» или бессознательное намерение так и сделать. Притягательность этого, естественно, больше в периоды дистресса и тогда может быть сознательной. Но чаще в такие периоды достигает сознания только страх, возникающий в ответ: например, страх психического или физического заболевания, или моральной деградации, или страх стать непродуктивным, или слишком старым для того или иного. Эти страхи указывают, что более здоровая часть личности хочет жить полной жизнью и отвечает тревожным предчувствием другой части личности, которая склонна «рассыпаться». Эта тенденция также может действовать бессознательно. Человек может даже не понимать, что его общее состояние ухудшилось, например,
Во времена дистресса «пойти на дно» может быть очень и очень притягательно для него. Это кажется выходом из всех трудностей: бросить безнадежную борьбу за любовь и неистовые попытки выполнить противоречивые Надо, освободиться от ужаса самообвинений, признав поражение. Это, хуже того, путь, притягивающий его самой своей пассивностью. Здесь не надо никакой активности, как при суицидных тенденциях, которые иногда проявляются в такие периоды. Он просто перестает бороться и позволяет взять верх силам саморазрушения.
Наконец, погибнуть под натиском бессердечного мира кажется ему окончательным торжеством. Оно может вылиться в красивую формулу: «сдохнуть на пороге своего мучителя». Но чаще это не демонстративное страдание, намерение которого – подвергнуть других стыду и позору и на этой почве утвердить свои требования. Оно лежит глубже и, следовательно, более опасно. Это торжество в основном внутреннее, но и оно может быть бессознательным. Когда мы раскрываем его во время анализа, мы видим прославление слабости и страдания, подкрепленное запутанными полуправдами. Страдание per se кажется пациенту доказательством благородства. Что еще ранимый человек может в этом подлом мире, кроме как погибнуть! Разве надо бороться и отстаивать себя, тем самым становясь на одну доску с любой посредственностью? Он умрет с мученическим венцом, но не простит.
Все эти функции невротического страдания отвечают за его упорство и глубину. И все они диктуются жестокой необходимостью структуры личности в целом и могут быть поняты только в этих рамках. Обращаясь к языку терапии, мы скажем: человек не может освободиться от них без радикальных изменений в структуре его характера.
Для понимания решения о смирении необходимо рассмотреть картину в целом: развитие личности во времени в целом и процессы, происходящие в любой данный момент, также в целом. При кратком обзоре теорий вопроса представляется, что их неадекватность проистекает в основном от односторонней фокусировки на определенных аспектах. Это может быть, например, односторонняя фокусировка либо на внутрипсихических, либо на межличностных факторах. Мы не можем, однако, понять динамику решения из того или иного аспекта, взятого в отдельности, но только из процесса, в котором межличностные конфликты приводят к особой внутрипсихической конфигурации, а она, в свою очередь, зависит от старых стереотипов межличностных отношений и модифицирует их. От этого они становятся еще более компульсивными и деструктивными.
Более того, некоторые из теорий, как, например, теории Фрейда и Меннингера,* слишком фокусируются на таких очевидно болезненных феноменах, как «мазохистские» извращения, погруженности в чувство вины или добровольное мученичество. Они не обращают внимания на другие тенденции, более близкие к здоровым. Конечно, потребности завоевывать расположение всех подряд, «повисать» на других и во что бы то ни стало жить с ними в мире продиктованы слабостью и страхом и, следовательно, неразборчивы, но они содержат зерно здоровых человеческих установок. Смирение этого типа и его способность подчиниться самому себе (пусть даже на ложной основе) кажутся более нормальными, чем, например, выставленное напоказ высокомерие агрессивно-мстительного типа. Эти качества делают смиренного человека более человечным, чем многих других невротиков. Я не защищаю
* См. З.Фрейд. «По ту сторону принципа удовольствия». К.Меннингер. «Человек против самого себя» (Karl A. Menninger. «Man Against Himself», 1938).
И наконец, некоторые теории фокусируются на невротическом страдании (которое, действительно, является центральной проблемой), но отрывают его от всего остального. Это неизбежно ведет к слишком сильному акцентированию на стратегических механизмах заболевания. Так, например, Адлер* рассматривал страдание как средство привлечь внимание, уйти от ответственности и обходным путем достичь превосходства. Райк** подчеркивает, что демонстративное страдание – это средство добиться любви и выразить враждебность. Александер, как уже упоминалось, выделяет функцию избавления от чувства вины. Все эти теории основаны на достоверных наблюдениях, но, тем не менее, им отведено неверное место в целостной структуре, что нежелательным образом приближает картину к популярному убеждению, что смиренный тип просто хочет страдать и счастлив только когда несчастен.
* А.Адлер. «Понять человека» (Alfred Adler. «Understanding Human Nature», 1927).
** Т.Райк. «Мазохизм современного человека» (Theodore Reik. «Masochism in Modern Man», 1941).
Увидеть картину в целом важно не только ради теоретического понимания, но и для правильной аналитической установки по отношению к таким пациентам. Своими скрытыми требованиями и особого рода невротической нечестностью они могут возбудить возмущение, хотя, вероятно, более других нуждаются в сочувственном понимании.
Глава 10. БОЛЕЗНЕННАЯ ЗАВИСИМОСТЬ
Меж тремя главными решениями внутреннего конфликта в границах гордыни смирение кажется наименее удовлетворительным. Помимо обычных недостатков невротического решения, оно создает большее субъективное ощущение несчастья, чем другие. Подлинное страдание смиренного типа может и не быть более сильным, чем при других видах невроза, но субъективно он чаще и сильнее чувствует себя несчастным, чем другие, из-за множества функций, которые приобрело для него его страдание.
Кроме того, его потребность в других и ожидания от них ставят его в слишком большую зависимость от них. И хотя любая чрезмерная зависимость болезненна, эта – особенно неудачна, поскольку отношение к людям человека смиренного типа не может не вызывать у него разногласий с ними. Тем не менее, любовь (в широком смысле слова) – единственное, что придает положительное содержание его жизни. Любовь, в узком смысле эротической любви, играет столь особую и значительную роль в его жизни, что заслуживает отдельной главы. Хотя здесь неизбежны повторения, это дает нам лучшую возможность четко очертить определенные главные факторы структуры в целом.
Эротическая любовь манит этот тип личности, как высшее исполнение желаний. Любовь должна ему казаться и кажется билетом в рай, где кончается любое горе; нет больше ни одиночества, ни чувства потерянности, вины, ничтожности; нет больше ни ответственности за себя, ни борьбы с грубым миром, для которой он считает себя безнадежно неприспособленным. Вместо этого любовь, кажется, обещает защиту, поддержку, страсть, вдохновение, сочувствие, понимание. Она даст ему чувство своей ценности. Она придаст смысл его жизни. Она будет спасением и искуплением. Неудивительно поэтому, что люди часто делятся для него на «имущих и неимущих», но не по их деньгам или положению в обществе, а по наличию у них супружеских (или эквивалентных супружеским) отношений.