Невроз
Шрифт:
– Я могу закурить?
– Конечно.
Голос его Грэму не понравился, и, приподняв голову, он увидел, что Герман лежал, отвернувшись к стене, вцепившись пальцами в одеяло. Ч-черт... Впервые ему пришло в голову, что умирающий может страдать. Даже не так. Впервые он осознал, что в процессе умирания может страдать его отец, его друг, его любовница, он сам...
– Ничего, – прошептал Герман, часто дыша сквозь зубы. – Ничего.
– Даже не представляю, каково это – умирать, зная, что твои дети не оправдали твоих ожиданий.
– Не я первый, не я последний.
Грэм кивнул. Опять он увидел кухню, знакомую клеенку на столе... Германа, придерживающего газету
И все же прошло немало времени, прежде чем он решился заговорить. Запах пропитанных антисептиком бинтов разъедал мозг. Кровь стучала в висках, как будто он бежал, бежал... и налетел с разбегу на невидимое препятствие. Этим препятствием оказалась его невысказанная любовь к отцу, которого он почти не знал, которого привык сторониться. У психоаналитиков, конечно, имеется на этот счет особая теория, не менее абсурдная, чем все остальные. Но если она подтверждается, она перестает быть всего лишь теорией, а становится доказательством поистине тотальной абсурдности этого злосчастного мира.
Зов Отца звучит для ребенка тревожно, по привычке он ищет защиты у Матери. Но приходит отец. Он является проводником и вершителем посвящения в тайны неведомого. Как первый незваный гость в раю ребенка и матери, отец является архетипным врагом; поэтому на протяжении всей жизни любой враг на уровне бессознательного символизирует отца. Отсюда и почитание голов, принесенных домой с набегов на враждебные племена, отсюда и непреодолимое стремление воевать: побуждение уничтожить отца постоянно трансформируется в общественно значимое насилие [22] .
22
Д. Кэмпбелл. Тысячеликий герой. Пер. А.П. Хомик.
– То, что я делал... я делал не по незнанию. И не потому, что хотел легкой жизни.
– Я знаю.
Грэм внимательно посмотрел на него:
– Знаешь?
После стольких лет бойкота в это было невозможно поверить. Ему послышался короткий стон, после чего лежащий с закрытыми глазами Герман тихо заговорил:
– Я жил некогда без закона, но когда пришла заповедь, то грех ожил... [23]
Грэм загасил сигарету в пепельнице и рывком обернулся:
23
Здесь и далее: неточные цитаты из Послания Римлянам 7:9—24.
– Что?
– Неужели от закона грех? Нет, но я не иначе узнал грех, как посредством закона, — не переставая говорить, Герман шевельнулся и открыл глаза, – ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай...
Быстрым шагом Грэм приблизился к кровати, но не сел на стоящий рядом стул, а опустился на колени. Его трясло мелкой дрожью. Хотелось снять пиджак, потому что в помещении вдруг стало невыносимо жарко, но он не мог, не было сил. По виску его скатилась капля пота и упала на край матраса.
– Я виноват, – прошептал он, мучаясь от неспособности найти подходящие слова. Слова, которыми привык играть, как галькой на морском берегу, как цветными стеклышками, из которых складывается
– Да. Я тоже.
– Господи, да я не о том!
– А откуда ты знаешь, о чем я?
Очередной приступ заставил Германа до скрежета стиснуть зубы и, обливаясь потом, откинуться на подушку. Грэм протянул ему руку, точно утопающему. В определенном смысле так оно и было.
– Я никогда не думал, что это важно: законы, порядки. – По отцовским глазам Грэм увидел, что боль отступила, и вместе с ним перевел дыхание. – И сейчас не думаю. Но мне хотелось, чтобы ты понял... чтобы ты тоже понял, что это не важно.
– ...потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю, — пробормотал Герман. – Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?– Он слабо улыбнулся и повернул голову. Его глаза, обведенные черными кругами, не утратили ни обычного своего выражения насмешливого превосходства, ни стального блеска. – Перестань мучить себя, Григорий. Ты – лучшее, что есть в моей жизни.
Грэм покачал головой:
– Хотел бы я, чтобы в мои последние минуты у меня было столько же сил, сколько у тебя. – И рявкнул на сунувшуюся в палату медсестру: – Пошла к чертовой матери! Не лезь сюда, ясно?
Герман приподнялся на подушке. Голос его оставался ровным, спокойным.
– Я знал, что должен отпустить тебя. Отпустить на все четыре стороны. Рядом со мной ты никогда бы не стал тем, кем стал. Во мне ты все время видел бы конкурента. Я подавлял бы тебя, как старший самец в прайде. И не вздумай спорить.
– Спорить с тобой? – Грэм улыбнулся. – Боже упаси!
– Об этом я и говорю.
Неожиданно он впал в забытье, голова склонилась на грудь, скрюченные пальцы разжались. Несколько минут Грэм всматривался в бледное, безжизненное лицо, от этого зрелища по спине разбегались ледяные мурашки, потом поднялся с колен и, сутулясь, подошел к окну. Он понятия не имел, сколько продлится обморок, придет ли Герман в себя без посторонней помощи, стоит ли звать кого-то из медперсонала. Может, это уже конец?
Выкурив подряд две сигареты, он прошелся взад-вперед по палате, сел на стул и уставился прямо перед собой. Только вчера Марисса выкрикнула ему в лицо, что его манера вести себя так, как будто на нем лежит вина за все человеческие глупости, нелепа и смехотворна. Но сам он не считал себя альтруистом. Кому и когда он в жизни помог? Однако она продолжала твердить, что видит его насквозь, что он готов посадить себе на шею всех лентяев и хронических неудачников, каких только носит земля, что стоит любому из его так называемых друзей намекнуть, что они без гроша... Ах, ну да. К их столику подошел Марко, красавчик-танцор, из-за травмы колена враз потерявший работу, дом и женщину, и Грэм пригласил его поужинать с ними, а при прощании незаметно сунул ему в карман пиджака сложенную вдвое купюру. Незаметно для всех, кроме Мариссы. Что ж, эти деньги он заработал и не считал себя обязанным отчитываться перед ней за каждый паршивый цент. К тому же Марко не так давно... впрочем, это не имеет значения.
«Какой смысл отдавать, ничего не получая взамен? – презрительно вопрошала Марисса. – Ты тратишь время, деньги, энергию... Причем тратишь на кого попало! У тебя так много всего, что ты можешь позволить себе роскошь быть щедрым?»
«Я придерживаюсь прямо противоположной точки зрения, мой пупсик. Бессмысленно отдавать, рассчитывая на благодарность. Ведь в нормальном случае отдаешь не столько потому, что это нужно кому-то, сколько потому, что это нужно тебе».
«Что за вывихнутая логика?»