Невская битва

Сегень Александр Юрьевич

— Что с тобой, Ратмишенька? — спросил я тихо.

— Ницево, — буркнул он, особенно жалобно по-псковски цокнув.

— Так не бывает. Говори абие, почто тужишь столь слёзно! — приказал я сурово.

— Немца князь Александр увез.

— И что ж тут за печаль? — удивился я.

— А то и пецаль…

— Ну говори же, что опять молчишь!

— Я клятву дал.

— Какую клятву? Кому?

— Себе. Что убью его сегодня ночью. За отца мое­го и матушку, и за братьев моих. А его князь Алек­сандр забрал.

Я глубоко задумался над тем, какие сильные корни пустила ненависть в душу этого дитяти, и стало мне еще жальче его, чем раньше, сироту бедного.

— И неужто ты бы убил его?

— Убил бы.

— Как же? Чем?

— Топором. А не топором, так серпом.

— Убил бы?

— А что ж?

— Ой ли!

— Не знаю… — Он поник головой, и я привлек его к себе, приложил к своей груди, как днем — кота. И он

стал все реже хлюпать носом, все меньше дрожать. Потом несколько раз глубоко-глубоко вздохнул и сов­сем затих.

— Спишь ты там, Ратмиша?

Он ничего не отвечал. Уснул, родимый.

Глава двадцать четвертая

ДОБРОЕ ДЕЛО

Солнечным и погожим утром предпоследнего май­ского дня по гладкой воде Чудского озера плыла креп­кая и просторная лодочка. На веслах сидел могучий узменский рыбарь Никола, коего за необъятность плеч и великанство звали Медведем. На корме воссе­дал премудрый Елисей Ряпко, а на носу, вглядываясь вводы озера, торчал худой и востроносый Юрята Ка­мень. Было тихо и хорошо, как случается в те дни, когда весна уже полностью закончила свое дело, а ле­то еще только-только начинает припекать. И ради этой тишины никому из троих не хотелось ни о чем го­ворить. В то же время совсем уж молча плыть как-то было не по-людски. И посему изредка узменские му­жички обменивались короткими, но весьма многозна­чительными высказываниями.

— Солнецный Спас-то, братцы! А? — промолвил Елисей.

— Да уж! — отозвался Юрята.

— Знамение, — согласился Никола Медведь. Они дружно замолчали, каждый по-своему обдумывая но­вость, притекшую вчера из Пскова. В позапрошлое воскресение там случилось великое чудо — замироточила икона Спасителя в женской монастырской обите­ли Иоанна Богослова.

Сия чудесная икона находилась над гробом великой княгини Ярославы Владимировны, убитой от ру­ки ее же пасынка в граде Медвежья Голова, который немцы, захватив, переименовали в Оденпе, а теперь, глядишь, после Ледового одоленья, вновь вернут нам. Дочь великой княгини и мученицы Ярославы, псков­ская княгиня Евфросиния, основала обитель апостола Иоанна Богослова, там установила гроб своей матери и над ним воздвигла прекрасную икону с изображени­ем Спасителя в лучах солнца. И в народе сей замеча­тельный образ вскоре стали называть Солнечным Спа­сом. Иные даже видели, как лучи от Солнечного Спаса порой играют над гробом мученицы. Стали появлять­ся и случаи исцеления от лучезарной иконы. Все жда­ли новых чудес, и вот этой весной они не замедлили явиться.

— Опракса-то наша!.. — в восхищении мотнул го­ловой Елисей Ряпко, и стало заметно, как его распира­ет поговорить, но как в то же время он сдерживается, дабы не слишком нарушать священную тишину утра.

— Да уж! — тоже восхищенно подернул головой Юрята, ненадолго отвлекаясь от созерцания водной глади.

— Даром разве и прозвание ей — Добродея, — про­рычал Медведь, мощно, но бережно, без лишнего всплеска, налегая на весла.

Лет десять тому назад княгиня Евфросиния полу­чила в подарок от немцев книгу — некую писаную по-немецки повесть о горестях и страданиях кесарини Адельгейды, супруги кесаря Генриха, урожденной внучки Ярослава Мудрого Евпраксии Всеволодовны. Сия прекрасная Евпраксия была выдана замуж за бла­городного князя Генриха Штаденского, но муж ее ско­ропостижно скончался, и юная вдова поступила в мо­настырь. Игуменьей монастыря была родная сестра кесаря, и однажды, приехав к сестре в гости, кесарь пленился красою русской княжны, воспылал к ней страстью и ради того, чтоб жениться на Евпраксии, собственноручно до смерти погубил свою жену. Выйдя замуж за кесаря, Евпраксия получила новое имя — Адельгейда. Поначалу она была даже счастлива со своим вторым Генрихом, но тот тайно поклонялся вра­гу рода человеческого, совершал страшные обряды и водился с ведьмами, одна из которых, Мелузина, вознамерилась погубить Адельгейду-Евпраксию. Так начались страдания внучки великого киевского князя Ярослава. Бежав от изверга мужа, она долго скита­лась по разным странам, добиваясь развода, да так и не получила его. Затем она вернулась в родные края, но тут ее все прозвали волочайкой, не очень-то разби­раясь, зачем она сбежала от законного супруга. И бед­ная Евпраксия окончила дни свои послушницей при женской обители в Киеве, а за ее смирение и благость монахи удостоили ее чести быть похороненной у са­мых врат Киево-Печерской лавры.

Много слез пролила княгиня Евфросиния над пе­чальной повестью, а когда пришло время принять мо­нашеский постриг, по чудесному Божьему изволению и имя ей было дано в монашестве — Евпраксия, что значит по-гречески — «доброе дело». В простолюдье же имя Евпраксия произносилось попроще — Опрак-са, а переводя на русский язык — Добродея.

Когда князь Александр Ярославич

отправился бить немцев на Чудское озеро, игуменья Иоанно-Бо-гословской обители Евпраксия денно и нощно моли­лась о нем перед иконой Солнечного Спаса. Так стра­стно и сильно молилась, что в самое утро, когда со­стоялось сражение, случилось чудо — Солнечный Спас явил игуменье лицезреть всю жизнь Александ­ра: от самого зарождения до самой смерти. Тотчас же она и призналась в том, что ей даровано было сие откровение, поведала обо всем, что ей стало известно о прошедшей жизни Ярославича, утаив грядущее, но провозгласив главное на тот день — что полно­стью сокрушит он немцев на льду Чудского озера, а многих из них и под лед пустит. Еще она предска­зала, что ждать его нужно не прямо сейчас, а ровно через две седмицы после битвы, в Великую субботу, в тот самый час, когда в Святом Граде Иерусалиме на Гробе Господнем загорается Благодатный Огонь. Отыскали и список хожения игумена Даниила во Святую Землю137 , где нашли указание на день и час сошествия Благодатного Огня в Иерусалиме — после восьмого часа дня в Великую субботу138 .

— А как она про Благодатный Огонь-то, а?.. — вновь с восхищением вспомнил недавние события пре­мудрый Елисей.

— Ну-у-у… Это — да-а-а! — закивал Юрята и даже прищелкнул пальцами.

— Великая прозорливица! — согласился Медведь, продолжая грести.

Все вышло так, как было в откровении игуменье Евпраксии. Сразу же после пятого апреля зарядили весенние дожди-снегоеды. Дороги все разбухли и рас­кисли, наполнившись вязкой кашей, состоящей из грязи и снега. Гонец прискакал на третий день с радо­стным сообщением о том, что «паде немца пятьсот тя­желых кметей и ритарей, а чуди бесчисленное множе­ство, а в плен руками пояша немцев пятьдесят нарочи­тых мужей, сильных воевод».

Счастливая весть так сильно обрадовала пскови­тян, что некоторые даже Великий пост себе отменили, и их потом обвиняли в том, что из-за такого непотреб­ства Бог не дает Александру дороги для скорейшего прибытия во Псков. До самой Лазаревой субботы дож­ди шли, весь снег поели дочиста, а в Вербное воскресе­нье засияло солнышко, дороги медленно стали просы­хать. В Великую пятницу новый гонец прискакал с из­вестием о том, что солнце-князь Александр уже в Изборске и завтра к полудню намечает прийти во Псков-город. С самого раннего утра в Великую субботу все духовенство псковское собралось в Иоанно-Бого-словской обители, и пред иконой Солнечного Спаса со­творили большой молебен, после чего икону отняли на время от гроба Ярославы Владимировны и понесли навстречу светозарному ирою139 русскому. И прозорли­вая игуменья Евпраксия поставлена была идти впере­ди всех с серебряным крестом в тонкой ручке.

— А этих-то — так, говоришь, босиком и вели? — вспомнилось Юряте.

— Босиком их! — засмеялся Елисей.

— Подело-о-ом, — промычал Никола.

Елисей и Владимир Гуща — двое от Узмени отпра­вились при войске Александра до Пскова, дабы потом можно было поведать односельчанам, как происходи­ла там встреча, ибо не так уж часто подобные великие события происходят.

Князь Александр, из-за хлынувших дождей задер­жавшийся в Кобыльем Городище, некоторое время еще решал, идти ли ему на Юрьев. Все, казалось бы, благоприятствовало такому броску, ибо по донесени­ям дальней стражи местер Андрияш, в ужасе бежав с кровавого льда озера и с Суболичского берега, дойдя до Юрьева, и там не остановился, а пустился наутек до самой Риги. Хорошо было бы на его спине захватить Юрьев. Но слишком много русских жизней унесло по­боище, не так много сил оставалось для погони, и Яро-славич пожалел людей. Когда дожди прекратились и дороги немного обсохли, он повел свое славное воин­ство во Псков — там праздновать Пасху красную. От Узмени дошли до Ряпина, далее вышли на доброт­ную дорогу, соединяющую Юрьев и Изборск, и по ней двинулись к Изборску. Когда переправились через Пимжу, Александр приказал всем немцам разуться и далее идти босиком, дабы изборские жители, изряд­но запомнившие зверство «Божьих ритарей»140 , хотя бы немного смягчались сердцами своими, видя врага в босом и жалком виде.

И ни у кого не было жалости к проклятым пленни­кам. Да к тому же, ведь и не по снегу же им приходи­лась чапать, а всего лишь грязь месить ножищами сво­ими, хоть и холодную. А ничего — терпите, дудыши! Были бы вы званые гости, мы б вам лучшую обувку сами отдали, а незваных, да еще таких лютых, — боси­ком, босиком!

Но все же и их, стервятников мерзких, без куска хлеба не оставляли, кормили чем Бог послал, застави­ли Великий пост по-русски допоститься, со всякими народными постными изобретениями, коими славит­ся Русь наша Святая. Ничего, им полезно, а то ведь они там у себя в Дудешландии не только рыбу, но и птичье мясо во время строгих постов дозволять стали, христиане папёжные.