Невская битва

Сегень Александр Юрьевич

Так, сытые, но босые, они пешочком в Изборск вхо­дили. В Изборске не удалось всех уберечь. Троих мест­ные жители тайком выкрали и казнили. И трудно бы­ло осуждать изборчан за такое недоброе дело, ведь как припомнишь, что немцы в Изборске вытворяли, воло­сы дыбом становятся.

— А мне, как вспомню Мишку, мальца жалко, — вздохнул Никола Медведь.

— Цего ж его жалеть? В такие руки попал, — мол­вил Юрята Камень.

— Нет, я про то, как он немца не мог зарезать. По­мнишь, Елисей, ты рассказывал?

— Еще б не помнить! — вздохнул Ряпко.

Сопровождая победную

рать Александра, Влади­мир Гуща продолжал ухаживать за выздоравливаю­щим княжьим отроком Саввой, раненным в Мостов-ской битве. Савву везли в отдельной повозке вместе с племянником Гущи, Ратмишей, коего Савва выпро­сил себе в усыновление. Гуща бы, глядишь, и не согла­сился отдать Савве сиротинушку, вся семья которого была истреблена немцами в Изборске, но Ратмиша сам принялся умолять родного дядю отдать его в сыны к оруженосцу князя Александра, и Гуща согласился. Ведь это же и честь большая — быть в сыновьях у та­кого нарочитого витязя. Глядишь, Господь особо воз­наградит ребенка за столь страшные горести, перене­сенные им в малолетстве.

В Изборске же, в ночь перед Великой субботою, Ратмишу застукали плачущим над пленным немцем. Он сидел и рыдал, приставив к горлу ритаря острый нож и не умеючи этим ножом воспользоваться. Ритарь сей, именем Иоганн-Марк фон Балдон, был, между прочим, одним из высокопоставленных членов орде­на. Таких, как он, всего семеро попало в плен, и это то­же было немало, учитывая, что, как говорил бывший немец Ратша, всех именных ритарей в ордене состояло не более ста. И они у них почитались как избранные воеводы.

И вот сей Балдон сидел связанный и хмурый на по­лу, а мальчонка-сирота исцарапал ему все горло ост­рием кинжала, но воткнуть орудие в глотку врагу и убить его так и не мог бедолага. И рыдал от своего детского бессилья. Не мог он убить человека, и тем са­мым, слава Богу, не взял греха на легкую свою, весен­нюю душу.

После этого Савва его, дурачка, самого стал к себе привязывать на ночь, дабы ничего подобного не повто­рилось.

— Слобони гребли, — приказал Юрята гребцу Ни­коле, и тот послушно остановил весла, вытащил их из воды и бережно положил по бортам лодки. Замедляя ход, суденышко- плавно рассекало чистейшую озер­ную воду, сквозь которую зоркий глаз Юряты разли­чал дно.

— Увидел? — спросил Елисей.

— Кажись… Медведь, ты дочку-то141 подгребком назад цуток подкинь.

Никола взял маленькое весельце и тихонько стал разворачивать лодку, возвращать ее.

— Тут! — воскликнул Юрята, разом скинул с себя рубаху и, оставшись в чем мать родила, перекрестил­ся: — Благослови, Господи!

Он бросился в воду и быстро стал набирать глубину умелыми и сильными нырками. Глубоко внизу он от­четливо различал железную птицу, выпятившую вперед свою грудь, и, донырнув до нее, он схватил ее за го­лову. Это был только шлем. Ничего более. Замерев на дне, ныряльщик внимательно огляделся по сторо­нам — никаких тел и предметов не было видно. Как-то так получилось, что этот шлем не подняли, упустили из виду.

Извлекать тела немцев и закованные в броню туши лошадей стали уже в последних числах апреля,

сразу после Светлой седмицы. Сперва — где помельче. Густо намазавшись жиром, Юрята прыгал в воду с крепкой веревкой, на дне успевал приподнять мертвеца и про­сунуть ужище ему под спину. Затем вылезал, проды-хивался и во время второго нырка завязывал вервие двойным узлом на немце поперек туловища. После этого тело поднимали на лодку и везли на берег, где с утопленника снимали все доспехи и одежды. Это до­рогостоящее добро поступало в распоряжение сель­ской общины, а мертвеца заворачивали в камышовые или ситничные рогожи, дабы в таком легком травяном гробу предать тело земле.

По мере того как вода в озере становилась теплее, день ото дня вытаскивали все больше и'болыпе нем­цев, потонувших в решающий миг Ледового побоища. В иной день до двадцати трупов извлекали. Некоторые бывали одеты в весьма дорогие доспехи, а бывали и совсем бедные, в тонких кольчужках, особенно чу-хонтаи, коих тоже немало провалилось тогда под лед. Да что там немало — почитай на каждого немчина один чухняй приходился.

По изначальному уговору ныряльщики получали доспех с каждого двадцатого извлеченного утопленни­ка. Таковых ныряльщиков в Узмени нашлось пятеро, но только Юрята Камень оказался недосягаемо непре­взойденным — целых девять доспехов досталось ему в награду. Остальные ныряльщики — кто четыре, кто три, а кто и вовсе по два доспеха себе стяжали.

К середине мая все меньше и меньшее добычи остав­ляло дно Чудского озера узменцам и жителям Кобыльего Готюдища, которые тоже поиплывали сюда на поживу. И даже из Островца бывали тут лодочки, только что из Колпинада из Вороньего не приплыва­ли — далековато.

Чувствуя начало нехватки воздуха в легких, Юря-та оттолкнулся от дна и быстро пошел вверх, неся над собой шлем. Вынырнув, бросил его в лодку, сам ловко и быстро схватился за борт и впрыгнул в суденышко.

— Это всё? — удивленно спросил Медведь.

— Всё. Ницего боле нет там.

— За три дни, — покачал головой Елисей.

— Видать, концились немцы, — улыбнулся ны­ряльщик, глядя, как весело сверкают на солнце золо­тые капли воды, бегущей у него с волос и с носа.

— Все равно — еще покатаемся, — сказал Мед­ведь, ибо недавно решено было, что если кто впредь поднимет что-либо со дна озера, то добро ему и доста­нется.

—- Да поцему бы не покататься, погода добрая, — согласился Елисей Ряпко, вертя в руках и рассматри­вая красивый немецкий шлем, украшенный гордели­вым орлом. Выпятив вперед грудь, птица отвела назад крылья, будто готовясь совершить решающий бросок на добычу.

— Плывем! — махнул рукой Юрята, радуясь, что нет больше на дне страшных раздутых утопленников, которых ему надо обвязывать веревкой, чтобы поднять со дна озера, синих, изъеденных рыбами и раками.

Лодка, понуждаемая веслами, устремилась по воде дальше. Шлем с немецким орлом, брошенный на дно лодки, сверкал на солнце, которое сегодня обещалось быть жарким. Долго плыли в полном молчании, поку­да Елисей вдруг не хлопнул себя ладонью по коленке.

— Что такое? — тотчас полюбопытствовал Юрята.