Невыдуманные рассказы о невероятном
Шрифт:
– Что за бред? Какие мы, к дьяволу, евреи? И я, и твоя мать, и наши родители – добропорядочные католики, не имеющие ничего общего с евреями.
– Католик – это не национальность. Наши предки – мараны, принявшие христианство и продолжавшие подпольно исповедовать иудаизм.
– Но я ведь не исповедую твой дьявольский иудаизм!
– Не исповедуешь. Но твое семя, из которого я произошел, это семя твоего отца, и его отца, и отцов их отцов, и Авраама, Ицхака и Иакова. И независимо от того, какую религию ты исповедуешь, язычество или буддизм, ты несешь полный запас генетической информации
Только спустя несколько дней отец не то чтобы успокоился, но был в состоянии выслушать сына. Маурисио рассказал ему о беседе с дедом. Морано долго молча разглядывал перстень.
– Ну, а как ты представляешь себе твое будущее?
– Мое будущее в Израиле, куда я собираюсь переселиться, как только выполню все, что следует выполнить еврею, возвращающемуся на родину предков.
Морано снова погрузился в молчание, раскачиваясь в кресле-качалке и поглаживая гладкий рубин перстня кончиками пальцев левой руки.
Но тут взорвалась Эмилия, все эти дни служившая буфером между разгневанным отцом и невменяемым сыном:
– Я чувствовала, что это произойдет! Я предвидела несчастье, как только увидела эту жидовку! – Эмилия презрительно вскинула лицо к потолку.
– Не надо грязных кличек, Эмилия, тем более теперь, когда какой-нибудь хулиган точно так же может обозвать тебя. Не надо. – Он помолчал и продолжил, увидев, как беспомощность сменила ярость на красивом лице жены, как большие агатовые глаза вдруг стали изумрудными от света настольной лампы, отразившейся в крупных слезах – Не надо. Может быть этот перстень действительно послание наших предков. Можно ли объяснить иначе, для чего на протяжении стольких поколений мы должны были сохранять чистоту нашего еврейского генетического фонда, как только что сформулировал твой сын? Мы не ощущаем себя евреями. Нам даже неудобно быть ими. А вот Маурисио ощутил. Может быть, прав твой отец, что кто-то должен был принять эстафету.
Логичные и убедительные аргументы, медленно успокаивавшие Эмилию, почему-то не хотели успокоить самого господина Морано. Устойчивый, благоустроенный мир внезапно был взорван. И кем? Его плотью и кровью. Его продолжением. Его гордостью.
Разрушение внешнего мира – это трагедия, которую возможно охватить сознанием. Это цепь причин и следствий. Он был только звеном в этой цепи. Только длинным бикфордовым шнуром, который тлел, не ведая об этом. Его зажгли далекие предки. Маурисио оказался взрывчаткой. Это можно было понять. Но его внутренний мир! Все в нем казалось пригнанным с такой предельной точностью. Как возможно все это перестроить в его возрасте? Маурисио… Нет, он не сможет простить сыну. Морано внезапно вскочил с кресла-качалки и быстро вышел из библиотеки.
Подробный рассказ Маурисио о событиях последнего месяца на верхнем этаже внешне восприняли сдержано. Только из глаз Шуламит брызнула радость, хотя нельзя было не заметить наивного усилия девушки оставаться бесстрастной.
Маурисио спросил господина Вайля, не затруднит ли его функция поводыря в течение нескольких дней, которые понадобятся для оформления своего еврейства. Господин Вайль согласился, объяснив, что речь идет
Операция, которой Маурисио подвергся в урологическом отделении госпиталя, оказалась не самым трудным звеном в цепи испытаний, выпавших на его долю. Почти все евреи, которых он сейчас встречал, ходили без головных уборов. А его голова должна была быть покрытой. Многие любимые блюда стали запретными. Было в этом и нечто положительное, потому что Маурисио следовало экономно расходовать сбережения. Он не хотел зависеть от помощи родителей, считая это аморальным при данных обстоятельствах. Он снимал односпальную квартиру в районе, где жили не очень состоятельные люди.
Отец не общался с ним с того дня, когда внезапно ушел из библиотеки. Мать с опаской принимала сына, когда он изредка навещал ее. У Вайлей в течение последних двух месяцев он был не более трех раз. Ему стало неуютно в их роскошных апартаментах после того, как господин Вайль предложил ему финансовую поддержку. Разумеется, он от нее отказался.
Зато с Шуламит он встречался почти ежедневно – в университете, в еврейском центре, изредка в своей квартире, бедная обстановка которой все-таки подавляла его, несмотря на твердое намерение забыть о привычном.
Маурисио навестил деда, выздоровев после обрезания. Казалось, дед полюбил внука еще больше, если можно было любить больше, чем он любил.
Старый Морано приехал к Маурисио накануне его отлета в Израиль. Он даже демонстративно переночевал в убогой квартире внука, внешне не отреагировав на непривычную для себя обстановку.
Утром вместе с Маурисио дед приехал в дом своих детей. Маурисио не знал, о чем говорил дед, пока он прощался с Вайлями. Но, спустившись на этаж ниже, он не застал отца. Плачущая Эмилия пыталась вручить сыну чек. Маурисио деликатно отказался. Вместе с дедом он ушел из родительского дома.
В аэропорту Маурисио удивился и обрадовался, увидев ожидавшую его Шуламит. Два часа назад он простился с ней и не ожидал увидеть ее сейчас. Она даже не намекнула, что приедет в аэропорт.
Дед оживился.
– Знаешь, внучек, неизвестно, как бы сложилась моя жизнь, если бы я встретил такую девушку до женитьбы на твоей бабке.
Шуламит улыбнулась и чмокнула деда в щеку, для чего ей пришлось приподняться на носках.
– Как самый старый представитель рода я могу выразить только радость по поводу твоей предстоящей женитьбы на Шуламит.
– Вы торопитесь, господин Морано, Маурисио еще не сделал мне предложения.
– Вот как? – искренне удивился дед.
Маурисио молчал. Он действительно не сделал предложения. Ни даже намека. Он не смел брать обязательств, не имея представления о том, что ждет его в будущем. Да и Шуламит… Он помнит, как погасла улыбка в ее любимых глазах, когда она сказала, что не представляет себе разлуки с отцом. Чем он станет жить, если уедет Шуламит?
Объявили посадку на аэробус, следующий по маршруту Буэнос-Айрес – Рио де Жанейро. Там Маурисио пересядет на самолет, летящий в Рим, а оттуда – в Тель-Авив. Но с Бразилией он прощался уже здесь.