Невыносимая шестерка Тристы
Шрифт:
Я сглатываю, проводя руками по волосам. Такая красивая со слезами на глазах.
Не включая свет, бросаю сумку на пол и ударяю по двери.
И зачем я это сделала? Слезы тут же текут по моему лицу, когда я закрываю глаза. Слишком далеко. Ты зашла слишком далеко. Я никогда не прикасалась к ней. Никогда. Я просто…
Я просто…
Такое чувство, что кто-то положил на меня свои руки. На спину и на шею, они давят на меня. Я опускаю голову.
Земля сыпется мне на волосы, грязь забивается в рот и нос,
Вот какая я теперь.
Поворачиваюсь, прижимаюсь лбом к двери и тихо всхлипываю. Зачем я так поступила с ней? В любом случае, какое это имеет значение?
Но даже сейчас я все еще чувствую ее. Оливия больше меня. Светится она, а не я, и мне даже не хочется давить на нее и заставлять ее сжиматься. Это словно…
Это словно быть на ее орбите: я тоже могу ощутить ее сияние. Я чувствую себя больше, значительнее, когда она рядом.
Раздевшись, я иду в ванную, не в силах включить воду и залезть под душ. Сегодня я должна помочь миссис Гейтс в похоронном бюро, и мне нужно туда пойти, потому что это единственное, что проясняет мои мысли, но я просто не в состоянии это сделать. Я сейчас ни с кем не могу разговаривать.
Горячая вода стекает по моим волосам и струится по телу, но у меня не получается расслабить мышцы: они по-прежнему напряжены, как эластичная лента.
Но покой приятен, и мое дыхание начинает выравниваться.
Сажусь в ванну и подтягиваю колени к телу.
Я скучаю по папе. Тоскую по проведенным вместе с мамой вторникам, когда мы по очереди показывали друг другу фильмы для подростков под «Маунтин Дью» и попкорн с растопленными карамельками.
Я скучаю по таблеткам, но стараюсь их больше не пить. Меня пугает, что я так скучаю по ним.
Заметив боль в руке, я понимаю, что пальцы сжаты в кулак. Я опускаю взгляд, медленно разжимаю пальцы и нахожу в руке нижнее белье Лив.
Я забрала его. Я знала это, но забыла, куда спрятала. Мой желудок переворачивается, черное кружево намокает под душем. Она обычно носит такие красивые вещи каждый день?
Колени все еще согнуты, я держу нижнее белье обеими руками, а мысли мечутся, и я не могу ухватиться ни за одну из них. Она спит в этом? Или она спит только в этом? Сколько человек видели ее в нем? Видела ли Меган Мартелл?
В моей голове возникает картинка, как Лив носит это, и я снова слышу свой голос.
Я просто не могу смириться с твоим видом.
Мои глаза горят, когда я вспоминаю обо всем том безумном дерьме, которое написала на ней сегодня. Как я издевалась над ней.
Она не уродина. Мне ненавистно, что я не смогла найти в ней недостатки, и мне не следовало прикасаться к ней. Ей было больно.
Я касалась ее кожи, и она не говорила, что это нормально. Кончики моих пальцев покалывает: я все еще чувствую ее гладкий живот и руки.
Растираю ткань между пальцами, торнадо внутри
Теперь она будет ненавидеть меня всю жизнь. Разве не этого я добивалась?
Я зашла слишком далеко. Мне пришлось это сделать.
Ложусь в ванну, брызги льются на меня. Подперев голову рукой, я снова и снова сжимаю нижнее белье в кулаке, перед своим мысленным взором я вижу только ее.
Здесь со мной.
Помолчи со мной.
Будь ближе ко мне.
Ее голова между моими бедрами.
Я издаю стон, голова откидывается назад, когда я тру свою киску и поглаживаю клитор через ее трусики.
— Черт, — стону я, трение кружевной ткани немного царапает, но это так приятно.
Да.
Но затем я открываю глаза и останавливаюсь, мое тело болит от желания, когда меня охватывает ужас от того, чем я сейчас занимаюсь.
От потребности, которую я никогда не ощущала с Каллумом.
Нет. Слезы льются из глаз. Черт, нет.
Я сжимаю трусики в руке и вскакиваю на ноги, ударяя ладонью по стене душа. И вдруг вижу Элли на столе в морге и то, что мир сделал с ней за ее желания, которые, по мнению людей, она не должна была испытывать.
Я пересплю с ним. Пересплю с ним десятью разными способами: медленно и быстро, жестко и нежно. И если это ничего не докажет, то я найду другого, кто сделает это.
Кого-то опытного. Кого-то, кто знает, что делать со мной.
Кого-то, кроме нее.
***
На следующий день я, как всегда, убеждаю себя, что она заслужила это. Оливия вела себя как сучка. Говорить то дерьмо, что я якобы могла использовать ее брата, когда потеряла одного? Что за чертова тварь.
Когда ее мать повесилась спустя два месяца после смерти ее отца, разве я хоть раз поднимала эту тему? Использовала это против нее? То, что я делаю с ней, даже близко не так отвратительно, как эта ее вчерашняя фраза.
И после всего у нее хватило наглости расплакаться.
Взяв из бардачка парковочный талон, который получила год назад, я вылезаю из машины с сумкой в руках и засовываю его под дворник, прежде чем захлопнуть дверь.
Я выпрыгиваю на тротуар, не обращая внимания на то, что здесь нельзя парковаться после четырех часов. Мой телефон звонит, я вытаскиваю его из сумки и вижу имя Каллума на экране.
— Где ты? — без приветствия спрашивает он.
— Забираю свое дебютантское чудовище.
— Оу, ты будешь прекрасна.
Я тихо смеюсь.
— Может быть, но только под ним.
— Это провокация?
— Вызов, — исправляю его и останавливаюсь около двери в магазин Лавинии. — Коробка кубинских сигар, которую ты не сможешь забрать у меня на балу.
Он замолкает, а я жду, положив руку на дверь. Слишком смело?
Затем он, наконец, спрашивает:
— Настоящие кубинские?