Невыносимая жестокость

Лауриа Ф. Дж.

Выдержав паузу, Донован обернулся и обрушил на жену сокрушительный вопрос:

— Дорогая, я что-то забыл: а у нас есть бассейн?

В спальне повисло тягостное молчание. Все трое понимали, что самодеятельный театр свое отыграл и дальше ломать комедию бессмысленно. Наконец Олли прорвало. Ко всеобщему удивлению, он первым попытался взять на себя роль миротворца.

— Слушай, старик, мы же взрослые люди. Давай разберемся в этом деле спокойно, — сказал он, нервно теребя свою бородку. — Ну ладно, я признаюсь: было у меня кое-что с твоей женой. Да, понимаю, некрасиво вышло, а теперь, когда ты нас застукал, и совсем погано получилось.

Но, в конце концов, какого хрена, все мы не ангелы, каждому иногда хочется чего-нибудь новенького, и ты, я думаю, тоже своего не упускаешь… Пойми ты меня как мужик мужика. — Поймав ободряющий взгляд Бонни, Олли шагнул в спальню и протянул руку для примирительного рукопожатия. — Ну чего там, ведь всякое в жизни случается…

Донован оторвался от ящика с одеждой, медленно встал, вышел из гардеробной и тоже протянул руку в направлении Олли.

Но тот увидел не открытую ладонь и даже не сжатый кулак, а направленный на него черный блестящий пистолет.

Машинально попятившись, он забормотал:

— Эй, мужик, да ты что, да ладно тебе, это же не всерьез… Это просто шутка, что мы с твоей женой… На самом деле ничего такого… у нас даже секса не было… — Голос его стал вкрадчивым и доверительным, как у человека, предлагающего прохожим где-нибудь в подземном переходе купить ворованные часы. — У меня тут такая депрессия была, сечешь? — продолжал причитать он, в то же время нервно оглядываясь в поисках наиболее удобного пути к отступлению. — Врачи прямо сказали, что это депрессия. У меня, понимаешь, не стоял… Ну, меня уже в импотенты записали… Целый год никакой эрекции. Мне просто нужно было с кем-то об этом поговорить, — чуть более уверенно сказал он, словно этот довод все объяснял и многое оправдывал.

Глядя на то, как Олли нервно подергивает бороду, Донован вдруг ясно представил себе, как тот точно так же мастурбирует, пытаясь добиться столь желанной эрекции. От этой картины его чуть не вывернуло наизнанку, но еще более противно ему стало, когда он понял, что Бонни, оказывается, трахалась с этим омерзительным уродом и извращенцем.

«В моем доме, в моей постели, — пронеслось в закипающем мозгу Донована. — Так. Первую пулю — промеж ног этому козлу. Отстрелю ему яйца — пускай повоет, пускай попрыгает».

До разума Донована с трудом доносились слова Олли, который продолжал пятиться к выходу, бормоча при этом одни и те же, как на испорченной пластинке, слова:

— Ты понимаешь, целый год никакой эрекции… даже намека на эрекцию… ничего… Ты поставь себя на мое место: не стоит, и все… целый год…

Донован прицелился и взвел курок.

Взрыв адской боли заставил его рухнуть на колени. В глазах у него потемнело, а голова словно раскололась от предательского удара. Судорожно развернувшись, он с трудом разглядел сквозь повисшую перед глазами мутную пелену столь знакомое, но на сей раз искаженное злобной гримасой лицо Бонни.

В руках она держала какую-то штуковину, Доновану был явно знаком этот предмет, но на сей раз, у него не было ни времени, ни желания разбираться, где именно он его видел. Пелена чуть рассеялась, и Донован сумел оглядеться. За эти несколько секунд Олли успел испариться.

Стоя на четвереньках, все еще в состоянии боксера после нокдауна, Донован стал шарить по полу в поисках пистолета.

— Твою мать, — бормотал он себе под нос, — что же это за херня творится… что

же за гребаные козлы кругом… и какой мудак меня так огрел…

— Оставь его в покое! — словно сквозь туман, донесся до него крик Бонни.

Не успел он даже сообразить, что на это ответить, как череп снова чуть не раскололся от страшной боли. В следующий миг в его воспаленный мозг, будто острое сверло, вонзился визг Бонни:

— Мог бы и догадаться, что этим все кончится! Ты, скотина бесчувственная, неужели не ясно было, что я так больше не могу?

Лежа на полу, Донован ждал, пока пройдет боль, и в то же время, к своему удивлению, довольно-таки ясно и даже не без иронии размышлял:

«Ну конечно, спасибо, что напомнила. И как только я сам не догадался, что дело к этому идет? Вот уж действительно, правильно она говорит: сам я во всем и виноват».

Он не без труда встал на ноги и сосредоточил все волевые усилия на том, чтобы разглядеть, каким именно оружием Бонни сумела вывести его из строя. На его счастье, Бонни на миг перестала бессмысленно трясти перед собой этой штуковиной и замерла, занеся ее над головой, словно готовясь к очередному удару. Донован с трудом сообразил, что его жена сжимает в руках небольшую золотую статуэтку: это была человеческая фигурка неопределенного пола, в свою очередь, занесшая над головой сверкающий золотой меч.

Момент узнавания отрезвил Донована, как ведро ледяной воды.

— Ах ты, сука позорная! — прохрипел он, делая шаг в сторону Бонни. — Это же моя награда! Премия за выдающиеся достижения в создании дневных сериалов!

Бонни грозно выставила импровизированное оружие перед собой, держа его за подставку, и угрожающе прошипела:

— Несчастный ублюдок, слизняк поганый! Не вздумай сунуться ко мне!

Донован и рад был бы внять столь недвусмысленному предупреждению, но чувство равновесия еще не до конца вернулось к нему. Чтобы не упасть опять, он сделал непроизвольный шаг в сторону Бонни.

Та, сама не ожидая от себя такой прыти, резко метнулась в сторону и вонзила маленький золотой клинок прямо в филейную часть тела своего мужа. Немалый вес статуэтки вместе с пьедесталом сделал свое дело: золотой меч легко разорвал брючную ткань и глубоко вошел в другую ткань — мышечную. Потом Бонни выскочила за дверь и понеслась по направлению к выходу.

— У-у-у-у-у, твою мать! — слышала она за спиной вопли Донована. — Шлюха, шлюха последняя!

У Донована непроизвольно дрожала раненая нога, а по дорогим кремовым льняным брюкам струилась кровь, расплываясь большим пятном по всей их тыльной части. Он нагнулся, поднял упавшую на пол статуэтку — драгоценный приз — и внимательно осмотрел.

Золотой меч был маслянисто-красного цвета. Бушевавший в животе тайфун, утихомиренный на время страшной болью от ударов тяжелым постаментом статуэтки по голове, разыгрался с новой силой. Почувствовав прилив энергии, Донован с завидной скоростью сумасшедшего серфера пересек комнату, промчался в свой кабинет и стал судорожно потрошить один из стенных шкафов, сметая на пол все в поисках той вещи, которая на данный момент казалась ему самой важной на свете.

— Ничего-ничего… сейчас-сейчас… — бормотал он, отшвыривая прочь теннисные ракетки, клюшки для гольфа, горнолыжные ботинки и прочие предметы, не представлявшие в данный момент никакого интереса для него. — Ничего-ничего… не хотите по-хорошему — будет по-плохому…