Невыносимый Дар

Одувалова Анна Сергеевна

— Даже так? — Агрессию подавить не получается. — Так, может быть, всю эту травлю организовала ты? Ты ведь неплохо знала все, что со мной произошло. У тебя в доступе были все материалы дела, его рассказы. Он ведь рассказывал тебя, что делал со мной в подвале? Про то, как отращивал волосы, заставлял играть с мертвыми подружками, запирал в шкафу? Ты ведь обо всем этом знала!

Она опускает глаза, а я чувствую, как меня трясет.

— Мы не говорили о тебе… это сложная и скользкая тема. — Наконец, она отвечает очень тихо

и испуганно, и это служит для меня триггером.

— А! Вы даже не говорили обо мне! А о чем? О цветочках? О погоде?… О чем ты говорила столько лет с человеком, который хотел меня убить и не сделал этого лишь потому, что я не отвечала на сто процентов его пониманию красоты?

— Каро...я ведь не знала… я и представить не могла, что ты у него. Он так меня поддерживал, он позволил мне пережить мое горе…

Меня корежит от ее слов. Ей помогли пережить ее горе, а мое горе? О нем она думает? Впрочем, мне давно известен ответ — нет.

— Сейчас я не говорю о том времени, когда ты не знала, сейчас я говорю о ситуации после… после того, как ты узнала, но продолжала, как верная жена, ухаживать за ним в лечебнице.

— Но… ему ведь нужна была моя помощь… я не могла оставить его.

Качаю головой и понимаю, что разговор продолжать не могу, поэтому порываюсь встать, но Дар, который так и не отпустил мою руку мягко, но настойчиво ее сжимает, не позволяя уйти.

— Каро, ты приехала не ругаться. Ты приехала узнать конкретные вещи. Спрашивай.

Хочется психануть и послать куда подальше, и его, и мать, и вообще, весь этот гребанный мир, но потом я вспоминаю, что обещала себе быть сильной. Выдыхаю, и спрашиваю в лоб.

— Кто снова терроризирует меня, мама? Скажи. Ты ведь знаешь? Это ты или ты кому-то помогаешь?

Она смотрит на меня испуганно, и губы начинают дрожать. Я совершенно права, а она нет. Так почему же у меня впечатление, будто я обидела ребенка? Дурацкое чувство и совершенно сейчас неуместное. Когда в душе смешивается старая обида и жалость, становится особенно гадко. Даже дышать тяжело.

— Нет, Каро! Нет! Я бы… я бы никогда… — задыхаясь, начинает она. И столько в ее словах экспрессии из-за якобы несправедливых обвинений, что меня коробит.

— Не ври, — отрезаю я. — Про «никогда» не ври. Мама, я сбежала от него к тебе, я рассказала, что произошло, а ты…

Сглатываю, потому что душат слезы, а я очень не хочу разрыдаться при ней. Ни за что.

А вот мать начинает рыдать. Ничего нового. По щекам текут слезы, и она промокает их рукавом заношенной кофты, пока Дар молча не протягивает ей салфетку.

— Я не могла представить, что он способен на подобное! Правда, дочка! Тебя не было два года, я думала, ты повредилась умом.

— Я буквально приползла к тебе с переломанными ногами, так как сбегала от этого урода по крышам, и пришлось прыгать, я была почти с выезженным даром и пониманием, что впервые

в жизни искалечила человека, и мне как-то надо научиться существовать с этим знанием и не сломаться… хорошо, пусть я покалечила не совсем человека и сделала это, защищая собственную жизнь, но ты не поверила мне! Ты сбежала помогать ему, смотреть, как там твой драгоценный, а меня просто укрыла одеялом и велела приходить в себя! Вдумайся, переломанного, искалеченного ребенка ты просто положила полежать после того, как два года ребенок провел в плену. Это в твоем понимании нормально?

Ее начинает трясти. Меня тоже. Я словно снова возвращаюсь в тот день, когда боль, жар и спутанное сознание стало моей вселенной, в которой я не понимала, спаслась я или нет. И если я все же спаслась, то почему на свободе мне хуже, чем в плену.

— Каро, я не знала… — шепчет она.

— Что ты не знала? Я пришла к тебе. Ты видела, в каком я состоянии…

— Ты пришла, — продолжает оправдываться мама, заламывая руки. Ее сумка падает на пол, но она не обращает на это внимания. — Сама пришла. Я не думала, что все так серьезно. Но я вызвала лекарей…

— Сначала ему… — припечатываю я. — Ты бросила меня тут и пошла спасать его.

— Я думала, он нашел тебя, спас, а ты испугалась и не смогла контролировать свой дар… именно об этом я подумала, когда ты вернулась. Я не поняла, что тебе плохо… ты же шла. Со сломанными ногами не ходят.

— Магия, шок, нечеловеческая воля… мне лекари сказали так. А вызвала ты их, лишь когда вернулась и обнаружила меня без сознания. Если бы я умерла, там у тебя на кровати, было бы еще хуже.

— Не говори так! Я, правда, переживала!

— Дело прошлое. — Я выдыхаю, понимая, что ничего не добьюсь. Не хочу развивать эту тему. Я пришла за другим. — Просто после всего этого не говори мне, на что ты способна, а на что нет.

— Ты никогда меня не простишь, да?

— Я не хочу об этом говорить. Я хочу просто узнать, если это не ты, и если ты никому не помогаешь, кто мог еще знать о том, что со мной произошло в деталях. У меня есть ощущение, будто меня изводит именно он… но ведь он умер, мама?

— Он умер… — Она утирает слезы, и не похоже, что врет. — И я никак не причастна к охоте за тобой. Правда.

— Тогда вспоминай, кто у него был, кроме тебя и его мертвых кукол?

Мама рыдает, обхватив себя руками и, кажется, не реагирует на внешние раздражители. Мне уже начинает казаться, что этот разговор бесполезен, но она тихо говорит.

— Ребенок…

— Что ребенок?

— У него был ребенок. Он любил… но бывшая она отдала в приемную семью…

— Кто его бывшая? — напрягаюсь я. — Его ребенок? Как их найти.

Мама пожимает плечами.

— Не знаю… она умерла. Давно умерла, еще до того, как ты вернулась. Он собирался забрать ребенка себе, чтобы мы жили вместе. Любил…