NEW-AGE – Эпоха тотального террора
Шрифт:
Оставшись один в этой дурацкой комнате, походившей на клетку, Гедеон во всю начал вкушать эту неприятную болезненную горечь, которую своими словами и жестами принесла ему эта презренная девица. После её недоброжелательного поступка только одна мысль осталась у него в голове: «И кто я такой, что бы судить или советовать этой девице? Я ведь своих родителей то полгода не навещал». Вспомнив о родителях, он расстроился и, его душу тотчас стала разъедать совесть; она будто говорила ему, что ты слишком отвратителен, тем, что пытаешься решить чужие проблемы, при этом совсем позабывая о проблемах собственных. Поэтому Гедеон исступленно захотел поскорее выбраться из этого развратного дома и отправиться к родным.
Но
После этого Мишель все-таки заметила Гедеона и сердито сказала:
– Говори уже и убирайся.
– Наедине, без твоего сына.
– Я же с ребенком.
–Я подожду, – сказал Гедеон и тут же шмыгнул из комнаты.
Он вышел в прихожую и стал пристально рассматривать там красивую картину, на которой были изображены двух обнаженные девицы, распластавшиеся в шатре, в прекрасном солнечном саду. Тёмно-зелёные и желтые краски как фон для изысканных белоснежных тел красавиц переносили нашего героя в какое-то неведомое место, где царило спокойствие и свобода от страха и боли. Гедеон вдруг даже вспомнил про тот рай, который, по мнению Роузи, вот-вот должен прийти с приходом Мессии.
Когда Мишель пришла в прихожую и увидела Гедеона, созерцавшего прекрасную картину, она мягким тоном произнесла:
– Давай говорить, о чём хотел…
Гедеон перевёл на неё свой сверлящий взгляд и не увидел в лице Мишель никакого сходства с этой роскошной райской картинкой. Теперь наш герой легко смог заметить уставшее лицо этой девушки и её совсем безразличные, апатичные глаза, в которых была видна усталость от жизни.
– Тебе нужно измениться,– твёрдо проговорил Гедеон.
– В смысле?– с совсем глупой гримасой спросила она.
– Перестать заниматься такой мерзкой деятельностью. Ты губишь себя и тех, кто к тебе ходит.
В ответ она посмотрела на него какими-то полубезумными и в тоже время притягательными глазами, а потом таинственно сказала:
– Странно, а ты сначала показался мне приятным парнём и, я думала, что ты хочешь просто удовлетворить свою страсть. Так ведь ведут себя все нормальные парни – они все хотят от меня только удовлетвориться. Но ты какой-то другой – ненормальный, шизоидный. В твоей голове творится не пойми что. Это меня пугает! Я тебя боюсь, ты ведь можешь убить меня. Я знаю, ты способен на убийство… Эти холодные глаза – они смотрят сквозь этот мир и, они будто совсем безразличны к переживаниям этого мира. В твоих глазах живёт неистовая звериная злость, но ты сам этого даже не понимаешь.
Гедеон выслушал это с непроницаемым лицом. Будто бы согласившись со всем, что сказала Мишель, продолжил гнуть свою линию:
– Скоро с тобой начнут бороться и с такими, как ты… Не слышала про указ Правителя? Создается новый департамент, он может заняться тобой в ближайшее время. Знай, что перед ликом системы все мы бессильны, а поэтому может прийти время и никто тебе не поможет.
– Да мне плевать! Мне не привыкать к этому унижению. Через эту грязь я иду всю жизнь. А занятие своё я не брошу. Что бы ты от меня поскорее отстал, скажу, что сын мой болен, а без лекарств не проживёт и недели. А вот правительство не собирается оплачивать его лечение.
Тут
– Что с сыном, чем он болен?
– Его зовут Мик, ему 7 лет. В своей бурной молодости я вела такой зажигательный образ жизни, что тебе и не снилось, – сказал она очень ярко, будто бы возжелав разжечь в сердце Гедеона огонь зависти. – Ты даже представить этого не можешь, потому, что таких, как ты уже отучили от простой порнухи. Жизнь казалось мне кладезью удовольствий и я не заметила, как забеременела… Я пила алкоголь, снималась в запрещённых фильмах, но при этом вынашивала плод своего мальчика. Однажды, отдыхая у одного друга, я почувствовала сильную боль в спине. Вызвали врача, отправили меня в больницу. Там мне сказали, что я на седьмом месяце. Об аборте не могло быть и речи: да и легче было бы родить, а потом убить ребёнка. В общем, потом роды и очень нездоровый мальчик. Куча всяких болезней у него: ходить он не может и при этом постоянно болеет. У него всё болит, живёт он с рождения в сильном мучении. И на всём этом лежит моя вина.
Эта печальная история совершенно выбила Гедеона из колеи в том плане, что он не знал, как стоит лучше ответить, дабы посеять хоть какую-то светлую надежду в сердце Мишель.
– Грустно это, – сказал он, понимая, что нужно хоть что-то сказать.
– Тебе это сложно понять.
– Нет, я понимаю, – совсем скупо, без эмоции и как бы на автомате, сказал Гедеон.
Но Мишель, видимо, обладала острой интуицией, заподозрив его во лжи.
– Да как ты же можешь меня понять? Ты мне даже незнаком!.. В каждом его крике я чувствую свою вину. Это невыносимо! Это словно какое-то безумие. Первое время после родов я жила в каком-то неведомом трансе, не осознавая, что происходит. Всё стало каким-то мрачным, тёмным и я подумала о том, что вот оно – наказание за все мои смертные грехи. Пошла в Храм, откуда и ты наверное пришёл, но вскоре в нём я разочаровалась, стала материалисткой. Хотя один раз я так плохо себя чувствовала, что даже подумала о сильном проклятии… И конечно мне хотелось покончить с собой, но потом я встретила хорошего психолога, он помог мне вылечиться, помог уменьшить мое чувство вины за искалеченную жизнь ребенка.
Гедеон посмотрел ей в глаза и всё равно не мог понять, искренне ли она рассказывает всё это или что-то недоговаривает, передергивая факты; он на секунду подумал, что истина в этом случае где-то посередине.
Мишель, заметив, как нагло и вульгарно Гедеон пытается разглядеть в ней что-то секретное – то, что лучше было не знать, тут же бросила:
–А теперь убирайся отсюда! Ты выслушал всё, что я могла тебе рассказать. Не думаю, что тебе надо знать больше.
Гедеон машинально стал надевать туфли, думая над тем рассказом, который ему поведала Мишель. Потом он выпрямился, посмотрел в последний раз на прекрасную картину с двумя девицами в саду и с опущенной головой вышёл за дверь. Прощаться с Мишель он не стал, посчитав, что это только поставит формальную точку над его пораженческим приходом.
Уже стоя в коридоре, он почувствовал неведомое почти блаженное чувство сопереживания незнакомому человеку и в этот самый момент будто бы сама жизнь стала для него интимно близкой.
Полностью осознав, что прибытие к этой девушке закончилось полнейшей катастрофой, Гедеон рассердился на свою слабость, слабохарактерность, мнительность. Он немного себя потравил в голове; поиздевался над собственной гордостью, над своей самооценкой и с мыслью, что стушевался перед презренной проституткой, машинально пошёл на выход, уже не замечая абсолютно ничего вокруг. Ему захотелось просто вырваться на улицу и в раздумьях побродить по городу пешим ходом. Ещё ему хотелось вдоволь надышаться свежим, осенним воздухом.