Нейлоновые хомуты
Шрифт:
– Хорош уже! Надо «Философа» нести! – произнёс боец, видя странное поведение товарища, и протянул руку, чтобы забрать тряпку, – только ради того, чтобы это остервенелое движение руки по лицу прекратилось.
Мир вернул тряпку, приподнялся, помог закинуть тело «Философа» на носилки. Вместе с товарищами они понесли его по окопам, а выбравшись из них, – по лесной тропинке, в сторону фронтового тыла. Лес в этом месте сохранился лучше, хотя и здесь хватало исковерканных осколками и огнём деревьев. Мир шёл четвёртым сзади. Он хорошо видел погибшего друга, его окровавленное лицо с застывшей улыбкой на лице. Кем-кем, а улыбакой он был всегда, вспоминал Мир. И снова не
– Эта грёбаная война!
– Согласен! – подтвердил рядом идущий боец, услышав сказанные вслух мысли Мира.
– Эта грёбана война, и никуда от неё не деться! – вновь ожесточённо сказал тот.
Бойцы, посмотрев на Мира, переглянулись между собой, но на этот раз никто не стал ему вторить, лишь каждый кивнул в знак согласия. В этот день было облачно, сухо и прохладно: лето уступало место осени. Листва по большей части оставалась зелёной, жёлтого цвета было совсем немного. В небе послышалось: «кур-лы – кур-лы». Это стая журавлей клином улетала на зимовку в тёплые края, крича: «А нам пора, а нам пора, но мы вернёмся, мы вернёмся». А вторил им барабанной дробью дятел, утверждая, что каждому своё: он лично птица оседлая, дом у него один, ему не до всяких там «кур-лы – кур-лы», ему нужно оставаться здесь, по крайней мере до тех пор, пока людишки окончательно не угробят его лес. Послышался гул истребителей, стремительно пронзивших небо и скрывшихся вдали, перебивший то ли спор, то ли разговор столь важных птиц.
– Всё, пришли, кладём! – скомандовал впереди идущий боец.
Они положили тело «Философа» в лесу недалеко от дороги, по которой должен был приехать транспорт и забрать тело, и присели перекурить. Мир остался стоять подле тела друга, думая о родителях Алекса, о том, что их ожидает, когда узнают столь горькую для них новость. А что же он? Что скажет им он, если, конечно, вернётся живым в родной город? Да ничего, потому что и сказать-то ему будет нечего. Он лишь молча вручит им записную книжку их сына. Именно этот неодушевлённый предмет теперь будет самим Алексом: там его мысли, переживания, запечатлённые в строчках, написанных его почерком; там его запах. Записная книжка… Рисуя себе картину встречи с родителями Алекса, Мир вдруг судорожно спохватился: а где же сейчас этот маленький блокнот, этот столь дорогой его другу дневник?
– Мужики, кто помнит, кто видел, где записная книжка Алекса?
– Я видел, она там осталась лежать, где мы блиндаж копали! – откликнулся один боец.
– Где он прощальный концерт устроил! – подтвердил другой.
Послышался шум подъезжающего автомобиля. Бойцы встали и быстро закинули тело погибшего Алекса в транспорт. Автомобиль сразу же помчался обратно. Неожиданно в небе появилась жужжа, скорее всего, вражеская.
– В небе тварь, жужжа!
– Уходим, парни, по-быстрому, сейчас начнутся прилёты!
Бойцы успели пройти совсем немного, как и в самом деле начались миномётные прилёты в ту сторону, куда уехал транспорт. Оказавшись в окопах, Мир отправился обратно к посту – искать записную книжку. Нашёл он её быстро и стал пролистывать, пытаясь разобрать слившиеся буквы. Оказалось, что почерк у Алекса был тяжело читаемый, а он этого раньше и не знал. Мир поймал себя на мысли, как много он вообще не знал о своём друге. В записной книжке попадались картинки, нарисованные рукой Алекса. Довольно изящные наброски женских образов чередовались с рисунками забавных зверюшек – то нереально зубастых, ушастых и рогатых, то одноглазых или, наоборот, многоглазых. Все они когда-то были придуманы неуёмным воображением друга. На одном рисунке была изображена до пояса голая девушка
«Как же всё-таки странно: он так красиво рисовал, а почерк ужасный, причём я не знал ни о том, ни о другом», – в очередной раз поймав себя на этой мысли, Мир закрыл записную книжку. Она была небольшого размера, с ладошку, но листочков в ней было много – в большинстве своём пустых. А сколько бы друг ещё всего нарисовал и написал, останься он в живых!.. Миномётные прилёты добрались и до окопов. Мир убрал драгоценный дневник и скрылся в ближайшем укрытии.
Грёбана война
Этот холод сковывал всё тело, ступни были как ледяные, и сколько их ни три, они не желали согреваться. Наступила зима, а вместе с ней суровая окопная жизнь без тепла, без печки, без горячих лучей солнца. Костёр был неосуществимой мечтой: разведённый, он сразу же стал бы подобен красной тряпке для быка, только здесь вместо разъярённого животного была вражеская артиллерия или ещё что-то вроде неё. Невольно начинаешь считать ночи, пережитые в холоде. Вот и Мир, проснувшись настоящим мороженым куском и выбравшись из блиндажа, принялся интенсивно бегать, приседать в окопе на одном месте, разминая суставы и разгоняя кровь, пока наконец-то ступни-ледышки не согрелись. В небе то и дело появлялись жужжи; вот одна из них зависла рядом, всматриваясь вниз. Услышав её характерный звук, который ни с чем нельзя было спутать, Мир спрятался в укрытии стрелкового наблюдательного поста, где дежурил боец с позывным «Кубик-рубик».
– Ну что, измёрз, суслик, жужжа не дала согреться? – с улыбкой спросил тот.
– Да нет, успел. Когда же эта грёбаная зима-то кончится? Холодно, чёрт подери! – ответил Мир.
– Хм, это что-то новенькое. Обычно грёбаная война у тебя была! – усмехнулся «Кубик-рубик».
– Здесь всё грёбаным становится, и времена года тоже! И пост этот грёбаный – стоять на нём опять, мёрзнуть, киборгов этих грёбаных высматривать, жужжи эти грёбаные и миномёты! Посрать даже толком не дадут, когда захочется. Про сырость эту грёбаную вообще молчу…
– Ну ты и разошёлся, Мир!
После того как погиб Алекс, Мир изменился. Боевые товарищи, конечно, у него были, но друга, такого как Алекс, быть уже не могло. Ему сильно его не хватало. Так искренне общаться он мог только с ним. Вроде ничего толком ему и не рассказывая, он наслаждался теми чистосердечием и душевным теплом, что исходили от Алекса. За долгие годы дружбы и общения Мир к этому сильно привык, на войне же он ещё больше в этом стал нуждаться. Наблюдая за тем, что происходит вокруг, и размышляя над этим, он всё больше склонялся к человеконенавистничеству – философии мизантропии, всё меньше и меньше находя добродетели вокруг себя. Характер Мира стал более сварливым и раздражительным.
– Опять эта гадская жужжа – не вылезешь! – недовольно проворчал он.
– Что, по нужде захотел?
– Я поражён вашей дедукцией, сэр! – ответил Мир. Что-что, а вот чувство юмора, порой довольно циничного, по-прежнему не покидало его даже в сложных ситуациях.
Послышался свист, сопровождающий миномётные прилёты. Мины хаотично разрывались перед окопами и позади них. Разлетаясь, осколки срезали ветки деревьев или оставляли глубокие ссадины на стволах, а те, что побольше, косили целые стволы. Зимние позиции постоянно передвигающегося подразделения Мира располагались в лесном массиве, на территории которого деревья в большинстве своём были ещё живыми.