Нейромант (сборник)
Шрифт:
Мы сидели перед панелью симулятора и ждали, глядя, как в нижнем левом углу экрана таймер отсчитывает секунды.
– Давай, – выдохнул я, когда подошло время.
Бобби был уже наготове, он подался вперед и резким движением ладони вогнал русскую программу в прорезь. Он проделал это легко и изящно, с уверенностью мальчишки, который кидает в игровой автомат монеты, зная – победа будет за ним и бесплатная игра обеспечена.
В глазах закипела серебряная струя фосфенов, и, словно трехмерная шахматная доска, в моем мозгу стала разворачиваться матрица – бесконечная и абсолютно прозрачная. Когда мы вошли в сеть, русская программа как будто слегка дернулась. Если бы кто-то другой был сейчас подключен
– Поздравляю, – услышал я голос Бобби. – Только что мы стали служебным запросом Ядерной комиссии Восточного побережья…
Если образно, мы, как пожарная машина с ревущей вовсю сиреной, неслись по волоконно-оптическим линиям – магистралям, пронизывающим кибернетическое пространство, а по сути, для нас, вошедших в компьютерную матрицу, открывался прямой путь к базе данных Хром. Я еще не мог разглядеть саму эту базу, но уже чувствовал, как замерли в ожидании окружавшие ее стены. Стены из тени. Стены из льда.
Хром: кукольное личико ребенка, гладкое, словно отлитое из стали, и глаза, которым место разве что на дне глубоководной Атлантической впадины, – серые холодные глаза существа, живущего под чудовищным давлением. Поговаривали, что всякому, кто перебегал ей дорогу, она в лучших средневековых традициях готовила особую отраву, канцерогенную, – проходили годы и годы, прежде чем опухоли убивали своих жертв. О Хром вообще много чего болтали, и во всех этих рассказах приятного было маловато.
Поэтому я выбросил ее из головы и представил Рикки. Рикки, склонившуюся в луче дымного солнечного света, искаженного сеткой из стали и стекла, в выгоревшей защитной рубашке военного образца, в розовых прозрачных сандалиях. Представил, как она изгибает обнаженную спину, когда роется в своей спортивной сумке из нейлона. Вот она поднимает глаза, и белокурый локон, падая, щекочет ей нос. Улыбаясь, она застегивает на пуговицы старую рубашку Бобби – землистый выцветший хлопок, едва прикрывающий ее грудь.
Она улыбается.
– Сукин сын, – пробормотал Бобби. – Мы только что сообщили Хром, что мы – ревизоры налоговой инспекции, и выдали ей три повестки из Верховного суда… Ну, Джек, держись покрепче…
«Прощай, Рикки. Быть может, больше мы никогда не увидимся».
И темнота, одна темнота в ледяной крепости Хром.
Он был ковбоем, мой Бобби, ковбоем, оседлавшим компьютер. Он не мыслил своей жизни без игры, той опасной игры со льдом, которым электронная защита против вторжения [67] укрывает источники информации. Матрица – это абстрактное представление взаимоотношений различных информационных систем. Когда легальный программист подключается к сектору матрицы своего работодателя, корпоративные базы данных окружают его как яркие геометрические фигуры.
67
Intrusion Countermeasures Electronics, сокращенно «ICE», что по-английски означает «лед».
Башни и поля, разбросанные в бесцветном псевдопространстве симуляционной матрицы, – всего лишь электронная видимость, облегчающая процесс управления и обмен огромными объемами данных. Легальным программистам и дела нет до ледяных стен, за которыми они работают, стен тьмы, которые скрывают их операции от виртуозов промышленного шпионажа и ловчил вроде Бобби Куайна.
Бобби был ковбоем.
Бобби был одним из тех потерявшихся во времени, кого всегда застанешь за выпивкой в «Джентльмене-неудачнике», популярном в городе баре, пристанище электронных ковбоев, дельцов и прочих парней, хоть каким-то боком связанных с кибернетикой.
Мы были партнерами.
Бобби Куайн и Автомат Джек. Бобби – вечно в темных очках, худощавый, бледный красавчик, и Джек – зловещего вида парень, да еще и с нейроэлектрической рукой в придачу. Бобби обеспечивает софт, Джек – железо. Бобби стучит по клавиатуре, а Джек устраивает все эти штучки, без которых не обскачешь других. Примерно так услышали бы вы от зевак в «Джентльмене-неудачнике», если бы вам случилось заглянуть туда в ту пору, когда Бобби и не думал о Хром. Они не преминули бы добавить, что Бобби уже не тот, темпы падают и найдутся ребята, за которыми ему не угнаться. Бобби было уже двадцать восемь – для электронного ковбоя это почти что старость.
В своем деле мы были мастерами. Но почему-то по-настоящему большая удача – та, которая случается лишь раз, – обходила нас стороной. Я знал, куда сунуться, чтобы достать нужное железо, а Бобби всегда был в ударе. Сидит, откинувшись, перед пультом – белая бархотка пересекает лоб – и, пробивая себе дорогу сквозь крутейший в бизнесе лед, молотит по клавишам быстрее, чем может уследить глаз. Но чтобы такое случилось, должно было произойти нечто, что заставило бы его выложиться на всю катушку, а это бывало нечасто. Да и я парень неприхотливый: непросроченная квартплата, чистая рубашка на теле – большего я от жизни не требовал.
Единственной в жизни картой, к которой Бобби относился всерьез, была очередная любовь. Впрочем, на эту тему мы с ним не разговаривали никогда. И тем летом, когда наши дела, похоже, пошли на спад, он все чаще стал засиживаться в «Джентльмене-неудачнике». Он мог часами сидеть за столиком неподалеку от раскрытых дверей и следить за проходящей толпой. И так из вечера в вечер, когда вокруг неоновых ламп кружатся безумные мотыльки, а воздух пропитан запахами жратвы из уличных забегаловок и парфюмерией. Его скрытые за очками глаза вглядывались в лица прохожих – и, когда появилась Рикки, он уже нисколько не сомневался, что она и есть та единственно верная карта, которую он так ждал.
В тот раз я решил смотаться в Нью-Йорк, чтобы прощупать рынок и заодно присмотреть чего-нибудь горяченького из софта.
В лавке Финна, в окне, над пейзажем из дохлых мух, укутанных в шубки из пыли, маячила потухшая неоновая реклама «Метро гологрэфикс». Внутри было по пояс всякого хлама. Кучи волнами взбирались на стены, и сами стены были едва видны за рухлядью и низко провисшими полками, заставленными старыми рваными журналами и пожелтевшими от времени годовыми комплектами «Нэшнл джиогрэфик».
– Тебе нужна пушка, – с ходу заявил Финн. Больше всего он напоминал жертву генетического эксперимента по выведению породы людей, приспособленных для рытья нор высокоскоростным способом. – Тебе повезло. Я как раз получил новенький «смит-и-вессон». Тактический образец, калибр – десять миллиметров с хреном. Под дулом закреплен ксеноновый излучатель, батарейки в рукоятке. Ночью, когда ни черта не видно, выдает за пятьдесят шагов круг в двенадцать дюймов, в котором светло как днем. Источник света так узок, что его почти невозможно засечь. Это как колдуну вуду ввязаться в ночную драку.