Нейромант. Сборник
Шрифт:
Несколько запоздалых мотыльков безостановочно кружат над прожекторами «Новой розы».
Знаешь, что самое смешное, Сенди? Иногда мне кажется, что тебя просто не было. Фокс как-то сказал, что ты — эктоплазма, призрак, вызванный кризисами экономики. Призрак нового века, сгущающийся на тысячах постелей в мирах «Хайяттов», в мирах «Хилтонов».
Сейчас я сжимаю в кармане куртки твой пистолет, и с ним рука кажется такой далёкой.
Я помню, как мой связник-португалец, забыв свой английский, пытался передать это на четырёх языках, которые я едва понимал. Мне показалось, что Медина горит. Нет, не Медина. Мозги лучших учёных «Хосаки».
Чума, задыхаясь, шептал он, мой бизнесмен, чума, и лихорадка, и смерть.
Умница Фокс, он
Мне не пришлось даже упоминать о дискете в твоей сумочке.
Кто-то перепрограммировал синтезатор ДНК, сказал он. Эта игрушка только на то и годилась, чтобы создать какую-то макромолекулу за одну ночь. К чему ещё этот встроенный компьютер и весь этот пользовательский софт? Дороговато, Сенди. Впрочем, сущая безделица по сравнению с тем, во что ты обошлась «Хосаке».
Надеюсь, «Маас» хорошо тебе заплатил.
Дискета у меня на ладони. Дождь над рекой. Я ведь всё знал, но не смог взглянуть фактам в лицо. Я сам положил код этого вирусного менингита на место и лёг рядом с тобой.
Так что Мэннер умер, а с ним и все остальные учёные «Хосаки». Включая Хироси. Шеданн остался жив, отделался неизлечимым повреждением мозга — едва ли это можно назвать жизнью.
Хироси и в голову не пришло подумать о последствиях рутинного эксперимента. Протеины, программу которых он вводил, были совершенно безвредны. Так что синтезатор щёлкал себе всю ночь, выстраивая вирус по инструкциям «Маас-Биолабс Лтд».
«Маас»… Маленький, быстрый, беспощадный… Воплощённая Грань.
Длинной стрелой дорога на аэропорт.
Держись тени.
А я кричал что-то этому португальскому голосу, заставил его сказать мне, что сталось с девушкой, с женщиной Хироси. Исчезла, сказал он. Скрежет викторианского часового механизма.
Так что Фоксу пришлось упасть с четвёртого яруса универмага, упасть вместе с тремя такими трогательными золотыми слитками и в последний раз сломать себе спину. На первом этаже универмага в Гинзе все покупатели, прежде чем закричать, мгновение смотрели на него в полном молчании.
Я просто не в силах ненавидеть тебя, девочка.
А вертолёт «Хосаки» вернулся. Огни погашены: он охотится в инфракрасных лучах, нащупывая тёплую плоть. Приглушённый вой — это он разворачивается в нескольких сотнях метров, поворачивает к нам, к «Новой розе». Молниеносная тень на фоне свечения Нариты.
Всё в порядке, девочка. Только, пожалуйста, приди.
Возьми меня за руку.
Перевод с английского Анна Комаринец
Зимний рынок
Здесь часты дожди, а зимой случаются дни, когда света не бывает вовсе, только унифицированная серая хмарь. А бывает такое, что какой-нибудь луч пронзает завесу, и недолгие три минуты видишь залитую солнцем, зависшую в вышине гору, словно логотип, знаменующий начало Божьего фильма. Так же было и в тот день, когда позвонили её агенты — звонок пришёл из самого сердца их зеркальной пирамиды на бульваре Беверли, чтобы сообщить — она растворилась в сети, ушла навсегда, а «Короли сна» отправились на тройную платину. Я редактировал почти всех «Королей», готовил ментальную схему и сводил всё это фаствайпом [8] , так что некоторая часть отчислений перепадала мне.
8
В начале 80-х — устоявшееся на Западе название для зала игровых автоматов. Впоследствии этот термин стал обозначать один из видов компьютерных игр.
Нет, сказал я, нет. Затем да, да. И распрощался с ними. Накинул пиджак и, минуя три ступеньки за раз, направился в ближайший бар… Восьмичасовое помутнение закончилось на бетонном козырьке в двух метрах над полночью. Фолкрикская вода, городские
9
Намек на роман Уильяма Берроуза «The Naked Lunch», известный в России под названиями «Завтрак нагишом» и «Голый пир».
Мой отец был главным звукорежиссёром, он начинал, когда никакой «цифры» ещё не было. Процессы, которыми он занимался, были отчасти механические, со всей этой квазивикторианской тяжестью, свойственной технологиями 20-го века. По-существу, он был обычным токарем. Люди приносили ему аудиозаписи, и он прожигал их на дорожках лакового диска. Затем диск гальванировали и использовали для создания пресса, который должен штамповать, собственно, пластинки, те чёрные штуки, что можно найти в антикварных магазинах. Помню, он рассказывал однажды, за пять месяцев до смерти, что определённые частоты — «транзиэнты» он их называл — запросто могут сжечь головку главного станка, нарезающую дорожки. Головки эти стоили немерено, и чтобы избежать выгораний использовали нечто под названием акселометр. Вот об этом я и думал, застыв над водой: головка всё-таки сгорела.
Именно то, что они с ней сделали.
Именно то, чего она и хотела.
И не нашлось никакого акселометра для Лизы.
Я отключил телефон, пробираясь к кровати. В этом мне помог трёхногий штатив от «Вест Джерман студио», чья починка обойдётся теперь недельным заработком.
Проснулся какое-то время спустя и взял такси обратно в Грэнвилл Айленд, к Рубину.
В некотором смысле Рубин для меня и мастер, и учитель, или, как это называется у японцев, — сэнсей. Хотя на самом деле он скорее мастер мусора, хлама, отбросов, и того моря выброшенных вещей, на волнах которого покачивается наш век. Гоми но сэнсей. Повелитель мусора.
На этот раз, я нашёл его присевшим между двух устрашающего вида ударных установок, которых я раньше не видел. Ржавые паучьи лапы, сложенные в центре зазубренных созвездий из жестянок, выловленных где-то на Ричмондских свалках. Он никогда не называет это место студией, никогда не относился к себе как к художнику. «Дурачусь», характеризует он то, чем здесь занимается, и, похоже, считает это каким-то продолжением мальчишеских, совершенно скучных послеобеденных часов на заднем дворе. Рубин бродит по этой заваленной, беспорядочной берлоге, напоминающей мини-ангар, пристроившийся кое-как к береговой части Рынка. Бродит, сопровождаемый наиболее умными и проворными своими созданиями, словно странноватый добряк-Сатана, обдумывающий какие-то скрытые от посторонних глаз процессы, происходящие в его мусорном Аду. Рубин программировал часть этих устройств так, чтобы те могли распознать и обматерить зануд, закутанных в шмотки от модных по-сезону дизайнеров; другие сопровождающие вообще занимаются непонятно чем, а некоторые, похоже, созданы лишь для того, чтобы саморазрушиться, производя как можно больше шума. Он как ребёнок, это Рубин, но получает неплохие деньги за свои работы, выставленные в галереях Токио и Парижа.