Нейромант. Сборник
Шрифт:
— Она тебе ещё не звонила?
Мы подключились напрямую.
Ни разу этого не делал. Если бы вы спросили — почему, я бы ответил — «я редактор, а такое соединение непрофессионально».
Однако, всё не совсем так.
Как профессионал, имею в виду — легальный профессионал, я никогда не занимался той порнотой, сырым материалом, что ещё зовут сухими снами. Сухие сны — это нейро-продукт, запись с уровней сознания, доступная большинству людей лишь во сне. Но художники, такие, как те, с кем я работаю в «Автопилоте», способны преодолеть поверхностное натяжение, нырнуть гораздо глубже, добраться к морю Юнга, и добыть оттуда ну, скажем, настоящие сновидения. Не будем усложнять. Думаю, и раньше
Обычно, работая в студии, я получаю сырой материал, пропущенный через семимиллионные фильтры, и мне даже не нужно видеть автора. Сами понимаете, то, что получает потребитель, уже структурировано, сбалансировано, обращено в искусство. Но до сих пор ещё встречаются люди, достаточно навивные для того, чтобы полагать — будет здорово, если подключиться к кому-то, кого они, к примеру, любят, напрямую. Думаю, большинство подростков пробовали это хоть единожды. Это, конечно же, не сложно. В «Рэдио Шек» [11] найдутся корпус, разъёмы и провода. Но я…. я никогда этого не делал. Теперь же, думая об этом, вряд ли смогу объяснить — почему. Даже если захочу объяснять.
11
Жаргон хакеров. Английское слово «skip» означает «пропустить, стереть».
Я не знаю, почему всё-таки сделал это с Лизой — уселся рядом с ней на мексиканском хлопковом матрасе и тукнул опто-проводник в гнездо на её позвоночнике — гладком выступе экзоскелета. Он находился довольно высоко — у основания шеи, скрытый её тёмными волосами.
Сделал это, потому что она назвала себя художником, и потому что мы каким-то образом оказались по разные стороны баррикад, а мне не хотелось проигрывать. Это может для вас ничего не значить, но ведь вы и не знали её, разве что по «Королям сна». Но это не одно и то же. Не чувствовали её голода, сократившегося потом до иссушающего желания, отвратительного в своей целеустремлённости. Люди, точно знающие, чего хотят, всегда меня пугали, а Лиза давным-давно знала — чего хочет, и ничего другого ей нужно не было. Я был напуган тогда, хотя и не хотел себе в этом признаться. К тому же, в микшерной Автопилота я повидал достаточно чужих снов, чтобы понять — большинство людских «внутренних монстров» на самом деле — совершенно обыденные штуки, нелепые в свете их собственного незамутнённого сознания. К тому же, я всё ещё был пьян.
Я подключил троды и потянулся к фаставайпу. Отключил все студийные функции, на время превратив японскую электронику (стоимостью 84 тысячи долларов) в эквивалент всем тем маленьким коробкам из «Рэдио Шек». «Готово», сказал я, щёлкнув тумблером.
Слова. Слова бессильны. Возможно, от них был бы какой-то прок, если бы я знал — как описать то, что вырвалось из неё, то, что она сделала…
Такой фрагмент есть в Королях: словно мчишься на мотоцикле по полуночному отрезку шоссе прямо над высоким прибрежным обрывом; огней нет, но ты будто бы в них и не нуждаешься. Скорость такова, что кажется — висишь в каком-то беззвучном невидимом конусе — рёв мотоцикла теряется где-то позади. Это лишь жалкий момент Королей, но один из тысячи фрагментов, которые вспоминаешь, вернувшись в реальность, тех, к которым возвращаешься снова и снова. Потрясающе. Свобода и смерть прямо здесь и сейчас, бег по бесконечной режущей кромке.
Я же получил сырой образ: грубый напор, взрыв, словно порождающий восемь дорог, протянувшихся от воскресенья куда-то в пустоту, наполненную нищетой, нелюбовью и темнотой. Это было её тщеславие, увиденное изнутри. Какие-то жалкие четыре секунды…
Ну конечно она победила. Я снял троды и уставился заплаканными глазами в стену: мозаичные постеры на ней были размыты. Я не мог смотреть на Лизу,
А потом я заплакал снова.
Рубин вставляет тонкий щуп в брюхо отключённого «тяни-толкая» и сквозь увеличительные стёкла изучает начинку, подсвечивая миниатюрными височными фонариками.
— Ну, и это тебя зацепило? — он пожал плечами и поднял взгляд на меня. Уже темно, и спаренные лучи-тензоры впиваются мне в лицо. В Рубинском ангаре зябко и сыро, а откуда-то с другого берега летит над водой унылый вой сирены. «Ну?»
Моё время пожать плечами:
— Так уж вышло… у меня не было особого выбора…
Световые векторы ныряют обратно в кремниевую утробу его дефектной игрушки.
— Значит, всё нормально. Ты сделал верный выбор. Я хочу сказать, она давно всё для себя решила. И к тому, что с ней теперь, ты причастен не больше того фаствайпа. Если бы она не нашла тебя, ей бы попался бы кто-нибудь ещё.
Я договорился с Барри, главным редактором, и выпросил у него двадцать минут студийного времени в пять часов холодного сентябрьского утра. Лиза пришла, и вновь рубанула меня тем же набором переживаний, но я подготовился. Отгороженный фильтром и ментальной схемой, я на этот раз ничего не почувствовал. Две недели я выкраивал свободные минуты в редакторской, чтобы нарезать из её эмоций нечто, что можно было бы показать Максу Бэллу, владельцу Пилота. Бэл не очень то обрадовался, когда я объяснил ему суть работы, совсем даже не обрадовался. Редактор-индивидуалист может стать большой проблемой, большинство таких вот редакторов рано или поздно приходят к мысли, что нашли кого-то, претендующего на роль уродца-идола, и тут начинается слив денег и времени. Когда я закончил нахваливать Лизу, он кивнул, а затем почесал нос колпачком своего красного фломастера.
— Ага, ясно. Типа самый крутой хит с тех пор, как рыбы отрастили ноги?
Но он таки подключился к софту [12] , к мною нарезанной демке. И когда софт выщелкнулся из слота на рабочей столешнице Braun, Бэл просто глядел в стену, с лица его исчезло всякое выражение.
— Макс?
— Ы?
— Что думаешь?
— Ну… Как, ты сказал, её зовут? — он моргнул. — Лиза? С кем там у неё контракт?
— Лиза. Ни с кем, Макс. У неё нет контракта ни с кем, кроме нас.
12
СА — сокращение от французского словосочетания «Сосьете Аноним». Означает то же самое, что и английское слово «Лимитед», то есть «Общество с ограниченной ответственностью».
— Господи-иисусе, — его лицо всё так же ничего не выражало.
— А знаешь, как я её нашёл? — спросил Рубин, обшаривая потрёпанные картонные коробки в поисках выключателя. Коробки полнит тщательно отсортированный гоми: литиевые аккумуляторы, танталовые конденсаторы, радиочастотные переходники, хлебные доски, лента для ограждений, феррорезонансные трансформаторы, катушки проволоки… Одна из коробок наполнена оторванными головами кукол Барби, их там сотни, другая — защитными промышленными перчатками, напоминающими часть космического скафандра. Свет затапливает помещение, и богомол, раскрашенный в манере Кандинского лоскутками цветастого олова, поворачивает свою голову, размером с мяч для гольфа, в сторону самой яркой лампочки.
— Я был в Грэнвилле, искал гоми. Свернул в какой-то переулок, и вижу — сидит. Разглядел её экзоскелет, да и на вид она была не очень… Спрашиваю — с тобой всё нормально? И ничего. Только глаза закрыла. «Не моё дело», подумал. Но четыре часа спустя я возвращался тем же путём — она сидела всё так же, с места не сдвинулась. «Послушай, милая», — сказал я, — «Может, твоя железяка поизносилась, так я могу помочь». Никакой реакции. «Сколько ты уже здесь торчишь?». Снова ничего. Я и свалил оттуда.