Нейромант
Шрифт:
— Я был одинок в этой комнате, всегда.
Он сел на стул, лицом к кровати. Голубые угольки все еще горели внутри черного цветка на его лацкане.
— Я не знаю, когда я начал мечтать о ней, — сказал он, — но я помню, что вначале она была только дымкой, тенью.
Что-то лежало на кровати. Кейс моргнул. Исчезло.
— Я не мог удержать ее, удержать ее в своем разуме. Но я хотел удержать ее, удержать ее и более того…
Его голос был прекрасно слышим в притихшем ресторане. Лед звякнул о край стакана. Кто-то хихикнул. Кто-то еще шепотом спросил что-то по-японски.
— Я
Женская кисть лежала теперь на матрасе, ладонью вверх, белые пальцы бледны.
Ривьера наклонился вперед, поднял кисть и начал нежно гладить ее. Пальцы шевелились. Ривьера поднял руку ко рту и начал лизать кончики ее пальцев. Ногти были покрыты лаком цвета бургунди.
Кисть, видел Кейс, но не отрезанная кисть; кожа постепенно растворялась, целая и невредимая. Он вспомнил татуированный лоскут плоти, выращенной в пробирке, в витрине нинсэйского хирургического бутика. Ривьера держал кисть у своих губ и лизал ее ладонь. Пальцы наощупь ласкали его лицо. Но теперь и вторая кисть лежала на кровати. Когда Ривьера потянулся за ней, пальцы первой замкнулись вокруг его запятья браслетом из плоти и кости.
Представление развивалось по своей сюрреалистической внутренней логике. Руки были следующими. Ступни. Ноги. Ноги были очень красивы. Голова Кейса пульсировала. Его горло пересохло. Он допил остатки вина.
Ривьера был уже в постели, обнаженный. Его одежда была частью проекции, но Кейс не мог припомнить, как она исчезла. Черный цветок лежал у подножия кровати, все еще источая внутренний голубой огонь. Затем сформировалось туловище, и приобрело сущность от ласк Ривьеры, белое, безголовое, и совершенное, блестящее едва заметным глянцем пота.
Тело Молли. Кейс уставился с открытым ртом. Но это была не Молли; это была Молли, какой ее воображал Ривьера. Груди были неправильными, соски больше и слишком темные. Ривьера и лишенное конечностей туловище извивались на кровати, а по ним ползали руки с бургундскими ногтями. Кровать теперь была полна складок пожелтевших, трухлявых кружев, которые распадались от прикосновений. Облако пыли окутало Ривьеру и корчащиеся конечности, быстрые, щипающие, ласкающие руки.
Кейс взглянул на Молли. Ее лицо было спокойным, отраженные цвета проекции Ривьеры поднимались и опускались в ее зеркалах. Армитаж сидел наклонившись вперед, обхватив руками ножку бокала, его тусклые глаза сфокусированы на сцене, на сияющей комнате.
Теперь конечности и туловище объединились, и Ривьера вздрогнул. Голова была там, изображение завершено. Лицо Молли, с гладкой ртутью, залившей глаза. Ривьера и изображение Молли начали совокупляться с новым рвением. Затем изображение медленно вытянуло когтистую руку и выпустило пять лезвий. С томной, как во сне, нарочитостью, она вспорола голую спину Ривьеры. Кейс уловил проблеск обнажившегося позвоночника, но он уже встал и шел к двери.
Он сблевал в тихие воды озера, перегнувшись через перила розового дерева. Что-то, казалось бы замкнувшееся вокруг его головы, теперь отпустило. Стоя на коленях,
Кейс видел медиумов раньше; когда он был подростком в Муравейнике, они называли это "сниться наяву". Он помнил тонких пуэрториканцев под уличными огнями Ист-сайда, видящих сны наяву под быстрый ритм сальсы, сновидцы-девушки вздрагивают и кружатся, наблюдатели хлопают в такт. Но это требовало целый фургон оборудования и неуклюжий шлем с тродами.
Что представлял Ривьера, видели все. Кейс потряс больной головой и плюнул в озеро.
Он догадывался о финале. Там была инвертированная симметрия: Ривьера собирает девушку по частям, а она его разбирает на части. Теми самыми руками. Воображаемая кровь пропитывает трухлявое кружево.
Одобрительные возгласы из ресторана, аплодисменты. Кейс встал и провел руками по одежде. Он повернулся и пошел назад в "Вантьем Сиэкль".
Место Молли пустовало. Сцена безлюдна. Армитаж сидел один, все еще глядя на сцену, ножка бокала между его пальцев.
— Где она? — спросил Кейс.
— Ушла, — сказал Армитаж.
— Она пошла за ним?
— Нет. — Раздалось слабое звяканье. Армитаж посмотрел вниз на бокал. Его левая рука поднялась, держа бокал с вином. Сломанная ножка выступала как ледяная сосулька. Кейс забрал у него бокал и поместил его в стакан для воды.
— Скажи, куда она пошла, Армитаж.
Загорелся свет. Кейс посмотрел в тусклые глаза. Там не было ничего.
— Она пошла готовиться. Ты ее больше не увидишь. Вы будете вместе во время набега.
— Зачем Ривьера сделал это с ней?
Армитаж встал, поправляя лацканы своего пиджака.
— Поспи, Кейс.
— Мы начинаем набег, завтра?
Армитаж бессмысленно улыбнулся и пошел прочь, к выходу.
Кейс потер лоб и окинул взглядом комнату. Посетители поднимались с мест, женщины улыбались, мужчины шутили. Он впервые заметил балкон, свечи все еще горели там в приватной темноте. Он слышал звяканье серебра, приглушенную беседу. Свечи отбрасывали пляшущие тени на потолок.
Лицо девушки появилось так же неожиданно, как одна из проекций Ривьеры, ее маленькие руки на полированном дереве балюстрады; она наклонилась вперед, с восторженным, как ему показалось, лицом, ее темные глаза сосредоточены на чем-то позади него. На сцене. Это было поразительное лицо, но не красивое. Треугольное, высокие и необычно хрупкие скулы, рот широкий и твердый, странно сбалансированный узким, птичьим носом с раздувшимися ноздрями. И вслед за этим она исчезла, вернулась в приватный смех и танец свечей.
Покидая ресторан, он заметил двух молодых французов и их подружку, которые ожидали катер до противоположного берега и ближайшего казино.
Их комната была тиха, темперлон гладок, как пляжный песок после отступившей волны. Ее сумка исчезла. Он поискал записку. Ничего не было. Несколько секунд прошло, прежде чем вид за окном пробился в его внимание сквозь напряжение и разбитость. Он посмотрел вверх и увидел Десидерату, дорогие магазины: «Гуччи», "Цуяко", «Гермес», "Либерти".