Нейромант
Шрифт:
— Там становится скучно — это где?
— Блуждающий Огонек, так они это называют. Она рассказывала мне, о, там красиво, всё пруды да лилии. Это замок, настоящий замок, сплошной камень и закаты.
Она прижалась к нему.
— Эй, Люпус, слышь, тебе нужен дерм. И мы сможем быть вместе.
Она носила крохотный кожаный кошелек на тонком шейном ремешке. Ее ногти были ярко-розовыми на фоне усиленного загара и обкусанными до мяса. Она открыла кошелек и вытащила пузырек с бумажной подложкой и синим дермом внутри. Что-то белое упало на пол; Кейс нагнулся и поднял. Журавлик-оригами.
— Хидэо дал мне его, — сказала она. — Он пробовал меня научить, но до меня все никак не доходит. Шеи получаются вывернутыми назад.
Она
— 3Джейн, у нее умное лицо, нос как у птицы? — Он смотрел, как его руки нарисовали силуэт. — Темные волосы? Молодая?
— Наверно. Но она же крутая, понимаешь? Деньги и все такое.
Наркотик ударил его как поезд-экспресс, раскаленная добела колонна света вросла в его позвоночник из области промежности, освещая швы его черепа рентгеновскими лучами короткого замыкания сексуальной энергии. Его зубы пели в своих индивидуальных гнездах, как камертоны, каждый из них безупречного тона и чистый, как этанол. Его кости, под дымчатой оболочкой плоти, были из полированного хрома, суставы смазаны пленкой силикона. Песчаные штормы бушевали в вычищенном изнутри черепе, порождая волны тонкой высоковольтной статики, которая лопалась за его глазами, сферами чистейшего хрусталя, расширяющимися…
— Пошли, — сказала она, беря его руку. — Теперь ты как надо. Мы как надо. Поднимемся на гору, у нас это будет целую ночь.
Гнев расширялся, неотступный, стремительно растущий, накатывающий позади бетафенетиламиновой гонки как несущая волна, сейсмический флюид, мощный и разрушающий. Его эрекция была свинцовым стержнем. Лица вокруг них в «Неотложке» были раскрашенными куклами, розовые и белые части ртов двигались, двигались, слова появлялись как отдельные пузыри звука. Он посмотрел на Кэт и увидел каждую пору на ее загорелой коже, глаза бессмысленные, как тусклое стекло, оттенок мертвого металла, слабое вздутие, самые незначительные ассимметрии груди и ключиц, и… что-то вспыхнуло белым за его глазами.
Он бросил ее руку и, спотыкаясь, пошел к двери, отталкивая кого-то с пути.
— Да пошел ты на хуй! — закричала она ему вслед, — говно обломное!
Он не чувствовал своих ног. Он пользовался ими как ходулями, безумно раскачиваясь на плиточной мостовой Жюль Верна, отдаленное громыхание в его ушах, его собственная кровь, бритвенно-острые плоскости света рассекали его череп под сотнями углов. И затем он застыл, в полный рост, вытянув стиснутые кулаки вдоль бедер, закинув голову, губы скривились, дрожали. Он смотрел на дрянной зодиак Фрисайда, созвездия ночных клубов на голографическом небе двигались, скользили, струились по оси темноты, роились как живые существа в мертвом центре действительности. Пока они не выстроили себя, каждое в отдельности и сотни их, в необъятный простой портрет, заштрихованный первичным одноцветьем, звезды на ночном небе. Лицо мисс Линды Ли.
Когда он наконец смог отвернуться, опустить глаза, он обнаружил, что все остальные лица на улице подняты, гуляющие туристы притихли от удивления. И когда огни в небе померкли, нестройные возгласы поднялись от Жюль Верн, чтобы отразиться от террас и балконных рядов из лунного бетона. Где-то начали бить часы, старый колокол из Европы.
Полночь.
Он гулял до утра. Кайф износился, хромированный скелет ржавел час от часу, плоть отверждалась, плоть наркотиков сменялась мясом его жизни. Он не мог думать. Ему это сильно нравилось, быть в сознании и не думать. Казалось, он становился любой вещью, которую видел: парковой скамьей, облаком белых мотыльков вокруг старинного уличного фонаря, роботом-садовником в черную и желтую диагональную полоску. Записанный рассвет вполз в систему Ладо-Эксон, розовый и пылающий. Он заставил себя съесть омлет в кафе на Десидерате, выпить воды и выкурить последнюю сигарету. Трава поляны
В нем все еще был его гнев. Это было все равно что получить по башке в каком-нибудь переулке и очнувшись, обнаружить кошелек на месте, нетронутым. Он грел себя этим ощущением, не будучи способным подобрать для него имя или мотив.
Он проехал на лифте до своего этажа, копаясь в кармане в поисках кредитного чипа Фрисайда, который служил ключом. Сейчас ему казалось, что реально было бы заснуть. Лечь на песочный темперлон и снова найти пустоту. Они ждали его там, втроем, их безупречно белые спортивные костюмы и моделированный загар оттенялись органическим шиком сделанной вручную мебели. Девушка сидела на плетеной софе, рядом с ней на лиственных узорах подушки лежал автоматический пистолет.
— Тьюринг, — сказала она. — Вы арестованы.
Часть четвертая
Набег на блуждающий огонек
13
— Ваше имя Генри Дорсетт Кейс.
Она задиктовала год и место его рождения, его единый идентификационный номер БАМА, и цепочку имен, которые он последовательно припоминал как псевдонимы из своего прошлого.
— Вы тут долго ждете?
Он увидел содержимое своей сумки, разбросанное по кровати, нестираная одежда рассортирована по типам. Сюрикен лежал сам по себе, между джинсами и бельем, на песочном темперлоне.
— Где Колодный?
Двое мужчин сидели бок о бок на кушетке, руки скрещены на загорелой груди, одинаковые золотые цепочки свисали с шей. Кейс вгляделся и увидел, что их юность была фальшивой, помеченной предательскими морщинками на костяшках пальцев, чем-то, что хирурги были не в силах стереть.
— Кто это Колодный?
— Имя в регистрации. Где она?
— Без понятия, — сказал он, подходя к бару и наливая себе стакан минеральной воды. — Она выбыла.
— Куда вы ходили сегодня ночью, Кейс? — Девушка взяла пистолет и опустила на свое бедро, не нацеливая на него.
— Жюль Верн, парочка баров, вмазался. А вы?
Его колени стали ломкими. Минеральная вода была теплая и выдохшаяся.
— Я думаю, вы не улавливаете ситуацию, — сказал мужчина слева, доставая пачку «Житана» из нагрудного кармана белой сетчатой блузы. — Вас накрыли, мистер Кейс. Обвинения будут на тему заговора с целью развития искусственного интеллекта. — Он достал золотой «Данхилл» из того же кармана и побаюкал в ладони. — Человек, которого вы зовете Армитажем, уже под стражей.
— Корто?
Глаза полицейского расширились.
— Да. Откуда вы знаете, что это его имя? — Миллиметр пламени щелкнул из зажигалки.
— Я забыл, — сказал Кейс.
— Вы вспомните, — сказала девушка.
Их имена, или рабочие имена, были Мишель, Роланд и Пьер. Пьер, решил Кейс, будет играть Плохого Полицейского; Роланд примет сторону Кейса, предложит маленькие радости — он нашел невскрытую пачку «Ехэюаня», когда Кейс отказался от «Житана» — и в общем будет противостоять холодной враждебности Пьера. Мишель будет Записывающим Ангелом, делая время от времени поправки к ходу дознания. Один из них или все, он был уверен, обвешан жучками звукозаписи и, очень вероятно, симстима, и все, что он говорил и делал, теперь являлось приемлемым для суда доказательством. Доказательством, спросил он себя, сквозь размалывающее наркотическое похмелье, чего? Зная, что он не поспеет за их французским, они свободно разговаривали между собой. Или притворялись. Он понял и так достаточно: имена типа Поли, Армитаж, Сенс/Нет, Новые Пантеры, выпирающие словно айсберги из анимированного моря парижского говора. Но было вполне возможно, что имена здесь были только в его пользу. Они все время упоминали Молли как Колодный.