Незабываемые дни

Лыньков Михась

С вязанкой дров проходил Анисим, видно, нес в больницу, чтобы немного согреть больных. Заметил ее и, присмотревшись, узнал. Он и раньше не очень приветливо говорил с ней, недолюбливал. А теперь, заглянув ей прямо в лицо, остановился, заговорил оскорбительно, колюче:

— А ты чего тут?

Бросил вязанку дров на землю. В голосе его чувствовалась явная угроза:

— Чего слоняешься тут, поганка? Иди, иди отсюда, а то возьму вот полено, да все сучки обломаю об твою хребтину.

И когда она уже вышла за ворота, до нее

все еще доносились его окрики:

— Ишь, сука поганая! Вертихвостка!

Вобрав голову в плечи, она пошла по мостовой. Серый сумрак окутывал землю. Вокруг было тихо, глухо. Серый сумрак окутывал человеческую душу.

12

В землянке батьки Мирона — так прозвали Мирона Ивановича партизаны и окружающее население — состоялось короткое заседание подпольного райкома партии. На нем зачитали письмо, полученное из ЦК. Его принес из города связной из депо, очень молодой еще и не по годам серьезный парень. Это был комсомолец Василь Чичин, сын машиниста. Он во всем старался походить на взрослого, усвоил неторопливые жесты батьки Мирона, его манеру говорить, держаться в обществе. Батька Мирон перемолвился с ним несколькими короткими словами: что делает отец, почему он не на паровозе, как там дела в депо.

Васька Чичин отвечал, скупо, немногословно:

— Живем. Не доверяют на пассажирском. А на товарном — нет особенной охоты. Пошел по слесарной части. А депо? Что же… Работают. Плохо работают. Не работа, а смех это по-нашему….

— А ты что делаешь?

— Я? Подсобным рабочим. Учусь. На слесаря думаю подаваться.

— Немцам будешь паровозы ремонтировать?

— Чего тут смеяться? Сами знаете наши ремонты.

— Эх ты, Васька! Иди, брат, на кухню, пусть там тебя подкормят, небось с харчами теперь туговато.

— Харчи не по рабочему человеку. Не харчи, а слезы.

В письме ЦК было несколько указаний: не ослаблять работы в зимнее время, расширять связи с народом, не засиживаться излишне в лесах, активизировать боевую работу, основное внимание обратить на коммуникации, на железную дорогу, мешать всеми силами немецкому наступлению на Москву. Были и специальные указания, как ближайшему прифронтовому отряду: наладить связь с глубинными группировками, безотлагательно связываться со столичным обкомом, от которого пока еще нет никаких известий.

Письмо внесло ясность в некоторые вопросы. Среди руководителей групп были частые споры о дальнейших формах работы. Даже Дубков, все летние и осенние месяцы не знавший покоя ни днем, ни ночью и всегда находивший себе работу по нраву, как он говорил, теперь немного затосковал и все чаще и чаще вспоминал своих боевых саперов:

— Вот где работка была, так работка, сучки-топорики!

И, вздохнув, добавлял:

— А здесь кто я такой? Вчера подрывник, позавчера автоматчик, а сегодня в военкома превратился.

Он намекал на задание, которое выполнял

в последние дни. По деревням было много молодежи, которую не успели во-время мобилизовать. Несколько групп этой молодежи да и людей более пожилых, не успевших также в свое время отмобилизоваться, были по их желанию переправлены через линию фронта. Фронт проходил здесь сравнительно недалеко с севера, на расстоянии каких-нибудь двухсот километров. Дубков, хорошо выполнивший это задание, вернулся, однако, грустный, неудовлетворенный.

— Если бы не дисциплина, товарищ командир, — откровенно признался он батьке Мирону, — я б ни за что не вернулся.

Мирон Иванович знал и учитывал эти настроения, боролся с ними, как мог. Письмо ЦК дало ему большую поддержку, избавило и самого от некоторых сомнений, которые неизбежны, когда на долгое время отрываешься от своих.

На заседании райкома уточнили обязанности отдельных руководителей групп и, главное, оформили партийную организацию отряда, положили начало комсомольской организации.

Тут же решили назначить Блещика начальником штаба, поскольку особых специалистов военного дела в отряде не было..

Павла Дубкова назначили командиром группы подрывников и поручили ему вести подготовку новых специалистов.

Обсудили также план ближайших операций и всех выступлений партизан в связи с приближающейся годовщиной Октября.

К письму ЦК была приложена записка о группе инженера Заслонова. В ней приказывалось всемерно поддерживать эту группу. Записку эту Мирон Иванович не считал нулевым оглашать раньше времени.

После заседания подпольного райкома Мирон Иванович позвал Надю:

— Ну, как твои дела, разведчица?

— Дела идут хорошо, Мирон Иванович. Все ваши поручения выполняю.

— А отчего ты, девушка, такая грустная? Гляжу на тебя все эти дни и прямо не узнаю. Что за причина такая?

— Мирон Иванович, есть тут о чем говорить! Не такое сейчас время, чтобы особенно веселым быть. День прошел и хорошо…

— Вот куда ты хватила! Не узнаю, не узнаю тебя. Не тебе это говорить, и не то ты говоришь, о чем думаешь. А думаешь ты о том, что мы все это переживем. И думаешь ты о том, как бы наилучшим образом прожить каждый день. Так прожить, чтобы враг чувствовал, что мы действительно живем, что мы его не только не боимся, а он нас должен бояться, и в самом деле боится. Разве ты не думаешь так?

— Да, Мирон Иванович!

— Что это за песни у тебя: день прожить?

— Взгрустнулось что-то, Мирон Иванович. Когда все складывается не так, как тебе хочется, к чему ты стремишься.

— О чем ты это?

— Ну просто так… Вспомнила прошлое, недавнее, вот и хочется немножко погрустить.

— А сказала бы ты мне проще: по нем грущу!

— Нет, Мирон Иванович. Не в этом дело. Видала я его. Как же, имела честь встретиться с ним! Имела счастье, а-а-ах какое счастье говорить с ним!