Незабываемые дни

Лыньков Михась

В полдень из Минска прибыл бронепоезд, за ним специальная летучка с несколькими пассажирскими вагонами. Приехала комиссия во главе с самим начальником полиции генералом Герфом… Начальство осторожно расхаживало по разъезду, намеревалось даже пройти на территорию склада, но, услышав, что подходы туда были заминированы, остановилось. Постепенно выявились размеры катастрофы. От самого склада почти ничего не осталось. Лес тут напоминал ржаное поле, побитое градом, — от огромных сосен остались только расщепленные пни. Уцелевшие кое-где

деревья стояли с обожженными, изломанными сучьями. Некоторые были обезглавлены. И вокруг, насколько хватал глаз, чистые снежные просторы были запорошены землей и словно опалены огнем.

От дежурной охраны склада не осталось никого в живых. Погибли даже те, которые были во время взрыва в землянке. От сотрясения землянка осела и похоронила под собой всех ее обитателей. Было много пострадавших и в казарме, в которой оторвало целый угол и снесло крышу, — скрюченные листы жести находили потом в километре от железной дороги. Были жертвы и в эшелоне. Одних придушило в перевернутых вагонах, другие сгорели, третьи попали под осколки. Всего было убито около трехсот человек и несколько сот ранено и контужено.

Комиссия из представителей гестапо, охранной полиции и воинских частей, собравшаяся в вагоне генерала Герфа, готова была уже сделать вывод, что причиной катастрофы могла быть обыкновенная неосторожность складской охраны, но тут внимание всех было отвлечено непредвиденными обстоятельствами. Только Герф обмакнул перо, чтобы расписаться в протоколе, как стены вагона так задрожали, что закачался стул под самим генералом. Раздался гулкий взрыв. Перо из рук Герфа упало на бумагу, посадив на ней изрядную кляксу. Все бросились к выходу и, давя друг друга, выскакивали из вагона. И сразу заметили над паровозом бронепоезда высокое белое облако пара. Оттуда доносился пронзительный шипящий свист. Все побежали к бронепоезду. И в это мгновение, оглушая людей и отдаваясь гулким эхом в лесу, поднялась канонада. Били скорострельные пушки, захлебывались пулеметы на башнях бронепоезда. Из уцелевшего эшелона раздалась винтовочная стрельба.

— Ложитесь, господин генерал! — задыхаясь, крикнул Кох и бросился под откос. Мешковатый Вейс, бледный, как мел, заревев «спасите», со всех ног бросился бежать и шлепнулся в снег. Разбив о камень колено и визжа от боли, он покатился вниз по насыпи. Их примеру последовали остальные. Минуту спустя они лежали, зарывшись в снег у подножия насыпи. Боясь высунуть голову, они прислушивались к частой перестрелке. Сухощавый генерал пытался расстегнуть задубевшими пальцами неподатливую кобуру и все сопел, не мог отдышаться. Наконец, он собрался с силами, опросил.

— С какой стороны нападают?

— Со всех сторон, господин генерал! — ответил Ганс Кох, не поднимая головы.

Генерал ополз ниже, выбирая более удобные места и глубже зарываясь в снег.

Тем временем стрельба прекратилась. Умолк пулемет. Послышались спокойные людские голоса. Со стороны

паровоза доносилось уже только легкое шипение. Облака пара над ним рассеялись, растаяли. Ганс Кох, посланный в разведку, уже довольно храбро докладывал с железнодорожной насыпи:

— Опасность миновала, вставайте, господин генерал.

Избегая смотреть друг другу в глаза, взбирались по насыпи вверх. Вертлявый Кох помог генералу, услужливо счищая снег с его шинели. Еле взобрался Вейс и шел медленно, прихрамывая. Все молчали. Навстречу спешил командир бронепоезда.

— Ну как, отбили противника? — довольно робко спросил Герф.

— Разрешите доложить, господин генерал, вышло небольшое недоразумение… — отрапортовал подтянутый подполковник.

— Я спрашиваю у вас, где противник? — опасливо промямлил генерал.

— Противника не оказалось.

— Какой же дурак приказал стрелять?

— Никто не приказал… Началось стихийно…

— Паника?

— Осмелюсь доложить: да… Командиру правой башни показалось, что из лесу обстреляли паровоз из орудия. Он и начал бой, а за ним все остальные.

— Похвалиться дисциплиной, подполковник, вы, повидимому, не можете.

Но распекать или хотя бы упрекать не стал, потому что над всеми тяготело смутное сознание общей вины.

Все молча тронулись к паровозу бронепоезда.

Прямо на снегу, около паровоза, лежал помощник машиниста, убитый при взрыве оторванной дверцей топки. Тут же врачи оказывали первую помощь машинисту, который попал под сильную струю пара из лопнувших труб. Не пострадал один кочегар, который во время взрыва был на тендере. Только он один и мог дать кое-какие показания об всем, что произошло на паровозе. Но и его сведения были необычайно скупыми и не проливали никакого света на причины этого инцидента.

— А где брали уголь? — спросил Кох к явному неудовольствию самого генерала, очень не любившего, когда младшие раньше его вмешивались в разговор.

— Уголь брали в Минске.

— О-о! И там уже начали! Ну это, знаете ли, слишком!

— Причем тут уголь, господин лейтенант? — поморщившись, спросил Герф.

— Осмелюсь доложить: паровоз взорван изнутри, в топке, значит, мина была подброшена в топку. Видите, рама паровоза цела и рельсы не повреждены.

— Что вы хотите этим сказать, господин лейтенант? Разве немецкий железнодорожник станет бросать в паровоз мину, чтобы убить себя?

— Дело в том, господин генерал, что мины подбрасывают русские.

— Я очень уважаю, господин лейтенант, вашу преданность, ваш патриотизм, но при чем же тут русские? Вы явно переоцениваете их силы. Неужели три наших человека не заметили бы, если б кто-нибудь только попытался проникнуть на их паровоз, а не то что бросить мину?

— Простите, господин генерал, но мины эти незаметны, они сделаны под уголь. Они попали на наш паровоз вместе с углем, никто их не заметит…