Незафиксированность
Шрифт:
– Слушаю. Что ж, можно, я согласна… Сегодня, однозначно сегодня… Нет, с этим покончено… Уже выхожу.
Толик, ковыряя вилкой в сковородке, спросил:
– Уходишь?
– Мне пора.
Антон задержал Алису:
– Подожди, я с тобой. Только переоденусь.
– Я очень спешу.
– Буквально минуту.
– Очень, очень спешу.
– Я позвоню.
– Позвони.
Она захлопнула дверь. Повисло молчание. У парней было такое чувство, будто посмеялась над ними судьба. Антон взял со стола бутылку, присосался – пил жадно и когда закончил, то поморщился:
–
Он оказался возле окна, хотел вдохнуть весеннего воздуха, и увидел у входа в общагу чёрный БМВ, рядом с которым стояла Алиса. Из машины вышел Александр и о чём-то заговорил с девушкой. Они стояли близко друг к другу. Очень близко – на расстоянии поцелуя.
– О, Сашок приехал, – обрадовался появившийся за спиной Антона Толик.
– Это тебе не Сашок, это сам Александр.
Алиса поцеловала Александра, они сели в машину и уехали.
– Вот херня, – сказал Толик.
В сознании Антона застряла картина того, как девушка садится в роскошный БМВ. Воображение разгонялось некстати: в салоне непременно пахнет кожей и, наверно, ароматизатором, скорее всего с запахом какой-нибудь морской волны – какие ещё благоухания могут нравиться человеку, который вернулся с рейса? Он ведёт машину. Одну руку держит на руле, другую – на бедре Алисы. Из колонок бьёт примитивный бит, мотор шумит плавно, его почти не слышно, тормоза не скрипят, да и сама БМВ вылизана, отполирована, она блестит, и в этом блеске отражается жизнь Александра – такая же вылизанная, отполированная и правильная. Потому что учиться на судоводителя для того, чтобы уйти в рейс – это правильно. Такие люди имеют право с похотью сжимать бёдра чужой девушки.
Антон похватал бутылки со стола и устремился на кухню. Там, выливая пиво в раковину, приговаривал:
– Чёртов Эрнест Хемингуэй, чёртов Эрнест Хемингуэй.
Вернулся в комнату, оделся, взял зачётку и направился в универ. Перед аудиторией толпились студенты. Удивительно, но все они были в тельняшках. Антон, прислонившись спиной к стене, молча наблюдал: вот тельняшки усердно копошатся в учебниках, вот они штудируют конспекты, а вот одна тельняшка сидит на полу и пишет в тетради недоделанную дома лабораторную. Это что – флешмоб такой?
Антон закрыл глаза. Его самость возвращалась к нему, и в голове сами собой складывались слова: одним студёным зимним днём три кота и одна кошечка… И вновь что-то пошло не так, что-то сбилось, словно поезд, мчащийся вперёд на всех порах, внезапно сошёл с рельсов.
Студентов запустили в аудиторию. Антон сел позади всех. За столом старенький преподаватель царапал карандашом в журнале. Студенты напряжённо застыли в ожидании. Преподаватель поднял глаза, кашлянул в седую бороду и с отеческой интонацией в голосе задал вопрос:
– Какое положение руля должно быть у судна, находящегося среди льдов, когда оно работает задним ходом?
Задрожал воздух, закачались люстры под потолком – так сильно ударились студенты в безумство: парни в секунду сгустились вокруг преподавателя, затрясли над головами конспектами, заголосили:
– Лево по борту!
– Перекладывать с борта на борт!
Кто-то
– Прямо в диаметральной плоскости!
А кто-то пищал:
– Не имеет значения!
Ещё чуть-чуть и начнут рвать на себе тельняшки.
При виде этой моряцкой толкучки Антона затрясло. Он выскочил из аудитории и помчался обратно в общагу. На улице весна царствовала вовсю. Пригревало солнце, деревья похвалялись яркой зеленью, пчёлы, не привлекая человеческого взора, занимались на клумбах важным трудом опыления. На газоне под тенью старого, но по-прежнему величавого дуба сидели две девушки, играли в настольную игру и весело смеялись. Антон пробежал мимо, раздражённый их смехом.
В комнате никого не оказалось, на столе одиноко стояла сковородка с недоеденной картошкой. Антон, не разуваясь, упал на стул, взял ручку и блокнот и уставился в пустой лист. Пустой лист словно бы глядел на него в ответ. Готовый ко всему, Антон написал: «Одним промозглым осенним днём три кота и одна кошечка…»
Долго и бесполезно копался в мыслях и, не выдержав, вывел поперёк страницы: СОВОКУПЛЯЛИСЬ. И швырнул блокнот в угол. Некоторое время сидел не двигаясь, после чего подобрал блокнот, перечитал ранее написанное и вымолвил:
– Отвратительно.
ОТСТАВНОЙ КОЗЫ БАРАБАНЩИК
Тупосердие
Дверь распахнулась, и Кирилл внёс в просторный кабинет крупную картонную коробку, которую поставил на стол. Мужчина и две женщины (служащие отдела по оформлению и выдачи заграничных паспортов) тут же вскочили со своих мест. Это были совершенно обычные люди, ничем не примечательные, одетые в простые одежды. Кирилл смотрел в мрачные и унылые лица служащих, не убирая рук с коробки.
Мужчина (его звали Александр Фролов или просто – Сашка) теребил мочку левого уха, некогда проколотую, отчего на ней остался маленький шрамик. Кирилл догадывался, а однажды Сашка и сам рассказал: это след разгульного рокерского житья-бытья. Того житья, что рассеялось как дым. На его место пришло другое, пришло незаметно и навсегда, и символами которого стали отдышка и заплывший двойной подбородок с жиденькой бородкой.
Женщины (Кирилл называл их не иначе как тётки) застыли точно две восковые статуи. У них были имена, у этих статуй – Ирина Эдуардовна и Виолетта Баранова. Однако имена никак не подчёркивали что-либо личное в женщинах, не создавали с ними единый образ, и Кирилл иногда забывал, как их зовут и обозначал тёток просто – она и она.
Все трое взирали на Кирилла так, будто вопрошали: «Ну и?» Единственное, что он мог им ответить:
– Вот, – и ударить ладонью по коробке.
Кто-то с силой и грохотом открыл ногой дверь. Кирилл обернулся и увидел, как Великанов вносит в кабинет ещё одну картонную коробку. Великанов опустил её на стол рядом с Кириллом и самодовольным тоном, с нескрываемой враждебностью гаркнул:
– На, устанавливай.
Кирилл проглотил агрессию в свой адрес и покорно начал разрезать ножницами целлофановую плёнку на коробках.