Незаконная планета
Шрифт:
— Ты не устала?
— Нет. Папа, а эта дорога — к бабушке Наде, да?
— Что это ты болтаешь? — Заостровцев помигал, глядя на дочку. — Ты прекрасно знаешь, что она погибла на Плутоне.
Надя кивнула.
А ведь как было? Вскоре после того странного происшествия у Юпитера он, Заостровцев, ушел из Космофлота. Его рапорт вызвал недоумение у начальства: что такое, почему уходит молодой способный инженер, хорошо себя проявивший в зачетном полете? Чем не угодил Космофлот сыну прославленных космонавтов? Но Заостровцев не поддался уговорам. Он бы не смог больше летать. Из разговоров с Лавровским знал, что сильные эмоционально-волевые напряжения могут снова и снова вызвать у него
Он возвратился в Москву, в родительскую квартиру, он ходил по улицам, сидел в кино, ездил в метро, он хотел слиться с толпой, чтобы быть от нее неотличимым. Но по вечерам, по ночам приступы отчаяния надрывали ему душу. Заостровцев изнемогал от неуверенности в Тонином ответном чувстве, от острого сознания своей ненужности. Даже послал радиограмму в Ареополис — просил тетю Милу прилететь при первой возможности, ведь она была единственным родным ему человеком. Но спустя месяц и четыре дня — он считал дни и знал точно — к нему прилетела Тоня. Ей тоже было нелегко расстаться с работой в ССМП, работой, которую она любила. Они поженились, и Тоня взяла в свои маленькие крепкие руки устройство их жизни.
Вскоре Заостровцев подыскал себе работу в конструкторском бюро по ракетным двигателям и переехал с Тоней в новый поселок, выросший близ этого КБ, на опушке старинного бора в Подмосковье. В одном из стандартных двухэтажных домов им дали верхний этаж — три комнаты с широкой верандой, — и Тоня, вступив во владение, завела здесь твердый порядок. Ее целью было — оградить Володю от каких бы то ни было беспокойств и волнений. Что ж, она преуспела в достижении цели. Размеренной, расчисленной, рассчитанной жизнью зажил Заостровцев: пять часов работы, обед, отдых, прогулка, вечером — книги, немножко телевизора (по выбранной Тоней программе), иногда — кино (тоже с разбором, чтоб ничего тяжелого, трагического). Изредка ходили в клуб или в гости к сотрудникам. Однажды на первомайском вечере в клубе компания составилась остроумная, Тоня очень развеселилась, без устали танцевала-плясала, хорошенькая, хохочущая, беспечно носилась по залу. Вдруг — будто рукой провели по ее оживленному лицу, смахнули эту беспечность. В середине вальса Тоня выскользнула из рук опешившего партнера и кинулась бежать из зала. Она разыскала Заостровцева в баре — он сидел, отрешенно-задумчивый, и потягивал пиво из высокого стакана, — опустилась рядом с ним на табурет и, переведя дыхание после быстрого бега, сказала: «Ничего, я споткнулась о камень, это к завтрему все заживет…» И засмеялась, и была в ее смехе какая-то горчинка.
Потом родилась у них дочка — ее назвали именем Надежды Илларионовны, Володиной покойной матери. И Тоня бесповоротно и окончательно замкнула свою жизнь в семейном кругу. Лишь по большим праздникам, уступая просьбам Володи и его сотрудников, позволяла себе устроить как бы небольшой концерт. Прикрыв глаза белыми веками, медленно читала на память своим красивым звучным голосом любимые стихи: «Ось земная склонилась к эклиптике, наклонилась как будто в усталости…» Или: «Судьба моя сгорела между строк, пока душа меняла оболочку…»
Заезжих гостей Тоня встречала приветливо, но при разговорах была начеку, твердо пресекала болезненные (по ее мнению) для Володи темы. Ровно в десять вечера командовала «отбой». Алеша Морозов, навестивший их незадолго до экспедиции на Плутон, смеясь, назвал Тоню «комендантом Бастилии».
Теперь Заостровцев и Надя ехали на велосипедах (это она, Тоня, придумала — никаких машин, ездить только на велосипеде), — ехали по узкой незнакомой
Мост через речку был тот же, что и в детстве, — каменный ровесник старой мельницы. Дальше, влево от дороги, темнел под дождем массив дачного поселка с башенкой энергостанции, и Заостровцев отчетливо себе представил михайловскую дачу — островерхое строение с петухом-флюгером на коньке крыши — в глубине поселка.
Тут-то и вспомнились ему Надины слова.
Не от дождя, не от ветра — от этой мысли стало трудно дышать, к горлу подкатило, и как-то ослабли пальцы, лежавшие на руле. Он соскочил с велосипеда и подождал приотставшую Надю.
— Ты что сказала? — крикнул, когда она подъехала и тоже слезла со своего велосипеда. — Что сказала?..
— Ничего я не сказала, — удивленно посмотрела на него Надя. По ее лицу, обрамленному голубым капюшоном, стекали струйки дождя.
— Про дорогу к бабушке Наде — сказала?
Ему яростно захотелось, чтобы Надя ответила — нет, ни о какой дороге к бабушке она не говорила и знать о ней ничего не знает… померещилось тебе, папочка.
— Да, — сказала Надя, одной рукой придерживая велосипед, а другой, с зажатым платочком, вытирая лицо. — Вон там, — кивнула на дачный поселок, — бабушка жила. Раньше.
— Откуда ты знаешь?! Мама тебе говорила? (Глупый вопрос, никогда он Тоне про эту дачу не рассказывал и не вспоминал даже…)
— Нет, не говорила. — Надя поморгала длинными ресницами, будто к чему-то в самой себе прислушивалась. — Откуда-то знаю, — сказала она неуверенно. — А разве это не так?
Заостровцев не ответил. Дождь припустил, пошел пузырями по асфальту, вокруг потемнело, хотя до вечера было далеко.
— Папа, нам долго еще ехать? — спросила Надя.
— Километров семь или восемь.
Ему почему-то представилось, что все это — дождь, и дачный поселок, и разговор с Надей — происходит во сне. Ах, если бы…
— Ты устала?
— Нет… Ну, немножко…
— Давай-ка свой велосипед. И подержи мой. Минут десять придется подождать.
Сильно сгорбившись на детском велосипеде, Заостровцев поехал обратно через мост к мельнице. Там, в бывшем амбарном помещении, пустом, с проросшей сквозь сгнившие половицы травой, он прислонил велосипед к стене и поспешно вернулся к Наде — одинокой маленькой фигурке на мокрой черной дороге. Она смотрела на него и спросила, когда он подошел скорым шагом:
— Зачем?
— Никуда твой велосипед не денется, — сказал он.
— Я не об этом. Тебе ведь будет тяжело.
— Поменьше болтай.
Он пристегнул к раме велосипеда второе седло, посадил на него Надю и, оттолкнувшись, закрутил педали.
Надя, зажатая его руками, сидела перед Заостровцевым, и ему хотелось еще крепче ее зажать, чтобы спасти, уберечь… от чего?.. от странностей подсознания, которое вдруг высылает «наверх» отпечатки прошлого из неведомых глубин наследственной памяти?.. Неужели то, чего он боялся в самом себе, от чего бежал в тишину подмосковных лесов, передалось Наде… и передастся второму ребенку, которого ожидает Тоня? Тут он так ясно себе представил, как беспокоится Тоня, как она стоит на веранде, вглядываясь в затянутую дождем дорогу, что с силой (откуда только взялась?) нажал на педали. Плотная вода секла ему лицо, заливала глаза, а он, словно приобретя «второе дыхание», мчал с большой скоростью свой велосипед под непрекращающимся дождем. Скорее домой, скорее домой!