Незамужняя жена

Соломон Нина

Когда Лэзу исполнилось тридцать два, в один из немногих визитов его матери, соблаговолившей почтить их своим присутствием, Грейс приготовила на ужин седло барашка с картофельной запеканкой. Ужинали за карточным столом, вокруг которого расставили складные металлические стулья, и большую часть вечера пытались отключить сверхчувствительную пожарную сигнализацию, которая срабатывала даже тогда, когда Лэз задувал свечи на гринберговском шоколадном торте.

Грейс удивилась, заметив на пыльном кофейном столике заводных щенков. А потом она увидела удлинитель, утыканный штепселями, провода от которых вели во всех направлениях к различным электроприборам. Удлинитель выглядел до жути похожим на тот, который у нее пропал.

Если раньше она могла считать загадку удлинителя решенной, то теперь возникло еще больше вопросов. Она понимала, что все это не просто совпадение, и стала гадать, уж не соединила ли ненароком судьба их с Лэзом для игры в кошки-мышки. Женатые, но существующие порознь — все равно как если бы они играли в шахматы за разными досками.

Грейс присела на край кушетки. Это был изумрудно-зеленый бархатный раздвижной диванчик, на котором Лэз спал в пору учебы в колледже, с продавленным матрасом, в котором не хватало нескольких пружин. Лэз обычно заменял их скрученной проволокой, на которую Грейс натыкалась, когда делала влажную уборку. Она вспомнила, каких усилий стоило ей сложить матрас и закрыть диванчик. Иногда приходилось в буквальном смысле прыгать на нем. Грейс провела рукой по обивке. Бархат вытерся до бледно-зеленого цвета у подлокотников и на сиденье, где они привыкли кувыркаться.

Она вспомнила утро вскоре после того, как они съехались, когда она нашла черно-белую фотографию женщины внутри одной из застегивавшихся на «молнию» подушек сиденья. Лэз сказал, что, возможно, ее забыли там прежние хозяева кушетки. Объяснение было таким простым и ясным, что Грейс даже стало стыдно, что она вообще задала этот вопрос. На следующий вечер Лэз завязал ей глаза и повел по извилистым коридорам, вверх по винтовой лестнице и, наконец, наружу. Когда он снял с ее глаз повязку, Грейс увидела перед собой линию горизонта.

— Я думала, дверь на крышу закрыта, — сказала она.

— Закрыта, — ответил Лэз. — Но я заплатил Джорджу.

Грейс улыбнулась и тут заметила в дальнем северном углу гамак под навесом из спрессованной соломы и книгу, лежавшую на сложенной столбиком черной черепице.

— Смотри-ка, — сказал Лэз, проходя к гамаку, — кто-то читает «Обломова».

Они с Грейс неделями читали его вслух по ночам. Лэз взял книгу и открыл ее, причем корешок треснул. Свой экземпляр они купили в книжной лавке на Стрэнде, и на оборотной стороне переплета еще сохранились написанная карандашом цена и экслибрис прежнего владельца.

Грейс перегнулась через металлическое ограждение, и перед ней открылась перспектива Бродвея, уходящего вдаль, за Колумбийский университет. Она отчетливо, до яви представила, что сможет увидеть очертания особняка, где они впервые встретились. В ту ночь, когда они лежали в гамаке, Грейс не сомневалась, что эти воспоминания пребудут здесь всегда, давая почву под ногами ей и Лэзу, особенно в разлуке.

Теперь она не могла вспомнить, действительно ли они закончили читать «Обломова». Но речь никогда и не шла о том, чтобы добраться до конца. У них была манера останавливаться и начинать чтение с начала, не пропуская ни строчки. Усталость охватила Грейс; она поставила мешок для покупок на пол и опустила голову на украшенную кисточками подушку. Погружаясь в сон, она пыталась вспомнить, чем заканчивается «Обломов».

Разбудил ее громкий стук в дверь.

Снаружи было темно. Она услышала, как дождь барабанит по кондиционеру. Стараясь понять, где находится, она вспомнила обрывок сна, мелькнувшего в ее наполовину пробудившемся сознании. Лэз стоял по другую сторону дверного проема, затянутого густой паутиной. Он прошел сквозь нее, но ни одной паутинки к нему не пристало.

Встав с кушетки, чтобы открыть дверь, она заметила висевшую на крючке коричневую кожаную куртку, точно такую же, как у Лэза. Ошеломленная,

боясь, что все еще спит, она протянула руку и дотронулась до куртки. Потом сняла ее с крючка, уронив на пол ветровку и бейсбольную кепку. Продев руки в рукава, она сунула их в карманы. Сердце ее упало: у этой куртки, в точности похожей на куртку Лэза, дыры в подкладке не было. Снимая ее, Грейс заметила протершиеся заплаты на локтях. Это не была пропавшая куртка, которую она искала, но в то же время она очевидно принадлежала пропавшему человеку.

Спускаясь в лифте, Грейс сообразила, что совершенно позабыла о стучавшем, настолько ее отвлекла куртка. Возможно, это был кто-то из техобслуживания, приходивший, чтобы сделать перерасчет, подумала она.

Портье в вестибюле сменился. Грейс мельком взглянула на медные часы на конторке: четверть шестого. Она проспала три с лишним часа! Она не успела отменить «пшеничный вечер», и Кейн с Грегом будут ждать ее и Лэза в семь.

— Вы разминулись с мистером Брукменом, — обратился к ней портье, когда она проходила мимо конторки. Остановившись, Грейс обернулась.

— Простите?

— С мистером Брукменом, — повторил портье. — Вы только что с ним разминулись.

Мешок с вязальным крючком и шерстью выпал у нее из рук, и Грейс проводила взглядом клубок омбре, который катился по полу, разматывая радужную нить.

— Лэз был здесь? — еле выговорила она.

Портье покачал головой и улыбнулся.

— Нет, — поправил он Грейс. — Молодой мистер Брукмен. Просто забежал что-то оставить.

15

Вечер пшеничной пиццы

Вернувшись домой, Грейс позвонила Кейну — отменить встречу, но никто не ответил. Потом передумала. Она так проголодалась, что пицца и моцарелла с тофу стали звучать привлекательно. Когда она уже приготовилась уходить, зазвонил телефон. Это был отец.

— Куда-то ходила? — спросил он, не утруждая себя излишними любезностями.

— Да. Только вошла. Что случилось?

— Подруга матери, миссис Крейгер, позвонила и сказала, что видела тебя в бывшем доме Лэза.

К подобному надзору Грейс привыкла. И все же ее поражало, как быстро доставляется информация, словно ее передавали с помощью спутникового сканера. У нее выработался свой метод применительно к отцовским допросам — занятие, которому он предавался с упоением, и, каким бы ничтожным ни был ее проступок, она знала, что придется вытерпеть эту пытку до конца. Временами это было чистой воды занудство, но Грейс знала, какое удовольствие это доставляет отцу — нечто вроде пережитка его увлечения «Перри Мейсоном», — поэтому она подыгрывала ему, отвечая на его вопросы как со скамьи свидетелей. Разговаривая, она распутывала выпавшую из мешка пряжу. На другом конце провода послышалось приглушенное покашливание — верный признак того, что боевая подруга отца тоже внимательно слушает.

— Ездила по делам? — спросил отец.

— Заходила в магазин пряжи. Платок, который связала мне бабушка Долли, нуждается в небольшой починке, — ответила Грейс, дергая особо неподатливый узел. Бабушка однажды рассказала ей историю о том, как перспективным невестам из европейской знати давали спутанный клубок пряжи, и если у них хватало терпения распутать все узелки, то они считались достойной партией.

За чашкой чуть теплого чая, в котором было больше молока и сахара, чем заварки, бабушка Долли заставляла Грейс практиковаться на шнурках от ботинок и тонких золотых цепочках. К счастью для Грейс, которой острые ножницы теперь казались единственным решением проблемы таких узелков, эти обыкновения давным-давно были преданы забвению. У нее еще оставалось несколько нераспутанных мотков — судите сами, каков был бы приговор старой девы.