Незавершенное дело Элизабет Д.

Бернье Николь

Анна Дэниелла Мартин лежит рядом со мной на кровати, свернувшись между моей левой рукой и бедром, крохотный человечек и уже во всех отношениях девочка: длинные ресницы, пухлый ротик – слава богу, губки ей достались полные, от Дейва, а не узкие, от меня.

Вообще-то я думала, что будет еще один мальчик. Я не склонна к мечтаниям, но и у меня голова идет кругом. Столько возможностей, столько вариантов, этих «дочки-матери», которым я всегда завидовала. Прямо сейчас напишу кровью: она – они – всегда будут окружены любовью, а дом будет уголком счастья и уюта».

Кейт отложила дневник, спустилась вниз, вышла из дому и остановилась на лужайке. Свет на крылечке еще не включили, и ее окружала тьма. Она посмотрела в ясное ночное небо – звезды напоминали светодиоды, подвешенные к невидимой ячеистой сети. Думала ли Элизабет о сестре, глядя в ночное небо? Верила ли она в Бога?

Кейт

села на траву, потом легла на спину, как делала в детстве. В кухне Мартинов висела картина, на которой маленькая девочка ела мороженое. За все время ей ни разу не пришло в голову спросить, что она представляет. Теперь картина будет всегда ассоциироваться со всем тем, чем сама Элизабет так ни с кем и не поделилась. Интересно, что подумал Дейв, когда услышал, что у его жены была сестра. В их жизни наверняка случались моменты, когда она могла бы признаться ему, но так и не призналась; моменты, когда в разговоре упоминали его собственную сестру; моменты, когда Элизабет спрашивали, есть ли у нее братья и сестры, а она уходила от ответов. Может быть, он подумал тогда – и уже не в первый раз, – что совсем не знает свою жену.

Сама Кейт сознательно утаила от мужа только одно обстоятельство. Вскоре после их свадьбы ресторан взял нового шеф-повара, мужчину, с которым у нее во время учебы в кулинарной школе случился короткий роман. Ги Жирдо был самым талантливым из всех знакомых ей поваров и самым честолюбивым и заносчивым. Редко бывает так, что человек долго помнит свою ошибку; что же касается Жирдо, то он никогда не признавался в своих. Кейт сочла за лучшее не говорить мужу о том, что когда-то встречалась со своим новым боссом. Тот давний эпизод прошел без последствий, а вот факт, что она работает теперь с ним, каждый день и допоздна, только создал бы напряженность в их еще не проверенном временем браке.

Однажды вечером, когда Кейт задержалась в кухне ресторана, завозившись с уборкой и пятидесятифунтовым мешком муки, из своего офиса наверху спустился Ги. Не сказав ни слова, он подошел и начал помогать. Она попыталась завести разговор, но он только усмехнулся и, не говоря ни слова, продолжил заниматься делом, которое ни в коей мере не соответствовало его положению. В какой-то момент он сделал неловкое движение, и поднявшаяся из мешка мука осела белой пылью на его бровях и черных волосах. Кейт рассмеялась, а он повернулся и посмотрел на нее голубыми глазами, в глубине которых стыли льдинки. Ему было наплевать, что она замужем. Ги стоял близко, и она видела, что его темная щетина под подбородком уже начала седеть. Он подступил ближе. Кейт отодвинулась, стараясь не подавать виду и сохраняя беспечное выражение, потом собрала вещи и двинулась к выходу. Его усмешка обратилась в кривую ухмылку – он понял, что она не прильнет к нему, не поддастся гипнотизирующей силе его взгляда. Ги отвернулся и, отряхиваясь от муки, поднялся наверх.

После этого ее статус в ресторане резко понизился. Дрожа от волнения и злости, Кейт рассказала Крису и о последнем эпизоде в кухне, и о давних отношениях. Он посмотрел на нее так, словно она призналась, что снова переспала с Жирдо. Скрытность была совершенно не в ее духе.

Кейт решила, что никаких секретов больше не будет. Хуже этого холодка в браке не может быть ничего.

Она вспомнила свою, двухнедельной давности, реакцию на крольчат. Вспомнила тайник с запасами воды и пищи, оборудованный в их домашнем гараже. Она не хотела этого, но оно выросло, как сорняк, из каких-то черных корней, душивших все здоровое. Если ей было стыдно за молчание о такой мелочи, то что же чувствовала Элизабет, скрывая существование Майкла?

Кейт поднялась, вытерла мокрые от росы босые ноги и вернулась домой.

14 апреля 1998 года

Два ребенка, которым нет еще и двух. Другие с этим прекрасно справляются, но у Угрюмки, похоже, ничего не получается. Я провела всего один день со своими – плюс несколько часов присматривала за сыном Кейт, – но совершенно вымоталась. («Никаких проблем», – всегда говорю я, когда она спрашивает. Говорю, потому что хочу, чтобы так оно и было.) А вот Дейву хоть бы хны, даже если он проводит с ними целый день. Для себя я объясняю это тем, что он вырос в большой семье, хотя, наверно, дело в другом. Дейв более толстокожий, более терпеливый, чаще улыбается. Детям с ним повезло больше, чем со мной. В самые темные моменты я утешаю себя тем, что, если не будет меня, они не пропадут.

Я всегда подозревала, что просто не создана для этого. Легко расстраиваюсь из-за мелочей. Почтальон звонит в звонок и будит Джону, уснувшего минут двадцать назад, а я уже готова расплакаться. Каждое утро я просыпаюсь с чувством, что попала в чужую жизнь. Ломает усталость. Под веки будто насыпали песок. Пугающие мысли о том, что готова сделать ради еще одного часика в постели, даже не обязательно сна. Просто покоя. Тишины. Одиночества.

Вчера,

пока я нянчилась с Анной, Джона наверху раскричался так, что его вырвало. Пришлось прервать кормление, посадить дочку на пол и заняться сыном. Все в порядке, доктор Спок. Одного оставляешь на полу, чтобы помочь другому, и на ком это скажется через двадцать лет? Кому из них я нужна больше?

Кейт опустила на колени дневник, припоминая первое на острове лето материнства и тот день, когда она, оставив пекарню, спустилась по тропинке на берег – посидеть на камнях под грохот волн. На мгновение она представила, как делает шаг со скалы, исчезает в пене и вдыхает воду. Она любила и сына, и мужа, но любовь эта только добавлялась к импульсу. Объяснить такое было невозможно.

Потом она подняла голову и увидела у края тропинки Макса, заполняющего собой просвет в кустах. Он взял ее за руку и повел к себе, в кухню.

Может быть, что-то такое переживали все женщины в их группе? У нее закружилась голова. Что, если у всех матерей случаются моменты безысходности, но никто об этом не говорит?

11 мая 1998 года

Виктория аннулировала договор. В агентстве сказали, что никаких субконтрактов с фрилансерами они заключать больше не будут. Хочется швырнуть в окно телефон или встать на мосту и бросать камни в грузовики. Не то чтобы я много там работала, может быть, пятнадцать часов в неделю, но дело было не во времени и не в деньгах. И даже не в возможности пообщаться иногда – всерьез, по-взрослому – с клиентом, хотя это имело немалое значение. Дело было в идентичности, в идее и ее реализации, в ее праве на что-то, что не имело никакого отношения к Дейву и детям. И вот теперь чувство такое, что эта часть моей жизни закрылась.

23 мая 1998 года

Оставив портфолио и молокоотсос в машине, отправилась к какому-то младшему вице-президенту и попыталась рассказать о четырех проведенных мной кампаниях. Но уже на середине презентации поняла, что он слушает меня только из вежливости. Проблема в том, что в наше время очень немногие агентства используют фрилансеров, а те, что используют, делают это через субконтракт с прежним нанимателем. Все хотят иметь дело с реальным юридическим лицом; нет ничего более досадного, чем фрилансер с его отсталыми, ненадежными технологиями. Разумеется, это не относится к тому, у кого за спиной пищат и плачут детишки. Он сказал, что у них, возможно, появится вакансия на полный рабочий день, и посоветовал обратиться через месяц, но, конечно, полный день меня не устраивает.

Я оставила его с улыбкой, вручив одну из моих новеньких визитных карточек, которые заказала, чтобы дать понять, что я серьезная совместительница, а не какая-то импровизаторша, выполняющая работу на коленке, пока дети спят. Подняв руку, чтобы остановить такси, я ощутила влажное прикосновение блузки и, посмотрев, увидела темные пятна размером с четвертак, столь же заметные, как накладки с кисточками в стриптиз-клубе. Давно ли они у меня? Эта мысль сводила меня с ума. Доехав до Грэнд-сентрал, я вбежала в дамскую комнату, заперлась в туалетной кабинке и включила молокоотсос. Прибор загудел, и оставалось только догадываться, что могут подумать обо мне люди. Электробритва? Вибратор? Перед интервью на прошлой неделе я делала то же самое в тюремном туалете.

Собрав пять унций, я поспешила в главный зал и, пока просматривала информационные табло, успела в кого-то врезаться. Пять унций, везде и всегда. Потом позвонила сиделка. Анна проголодалась, но есть отказывается, когда я буду дома?

Уже в поезде я отвернулась к окну и расплакалась. Кого я пытаюсь обмануть? Можно проделывать все эти фокусы, стремясь провести мать-природу с помощью хитроумных гаджетов, таблеток, молокоотсосов и сиделок, но верх в конце концов всегда берет биология.

20 июля 1998 года

Полночь. Попросила Кейт приглядеть за детьми, объяснив поздним визитом к доктору, а сама забежала в копи-шоп – добавить кое-что к моему портфолио и отослать пару-тройку резюме. Перед тем как выйти, бросила в мусорный мешок несколько рубашек и брюк. Кейт спросила, зачем, и я, не моргнув глазом, ответила, что собираюсь занести их в благотворительный фонд.

После почты я выехала на автостраду. Опустила стекла, открыла крышу, включила какую-то жуткую музыку. Проехала один съезд, потом второй, третий. Свернув на скоростную автостраду Бракнер, я врубила звук на полную, так что ребра задрожали в такт басу. А потом услышала, как хлопнуло колесо.

Стояла с парнем из ААА и в какой-то момент поняла, что моя жизнь – это бесконечное повторение одной и той же сцены. Сколько бы раз я ни представляла, как уезжаю, и сколько бы раз ни делала этого по-настоящему, мне никогда не добраться до аэропорта.